Литературная страничка.

[sat1936]

Какие разнообразные таланты на форуме!!! И как приятно читать,смотреть,слушать.Ребята,спасибо,большое!!!

[Маринуля]

Вот тоже моё. Из отвердевающего пластилина.

[Антонина]

Ну, Мариночка слов нет! Прекрасно, просто прекрасно!

[Маринуля]

Антонина, спасибо. Эти розочки лепились пока фильм смотрела, чтобы руки занять чем то. Ну а потом нужно было куда то их пришпандорить. Взяла бумагу и наклеила. Всего делов то.

[Светлана]

Титанический труд и терпение...
красота.

Полимерная глина
http://club.osinka.ru/topic-68105?&start=0

[Маринуля]

Светлана, это только кажется что титанический труд. Эта глина настолько мягкая и пластичная что достаточно взять кусочек, положить на ладонь, и большим пальцем другой руки разом мазануть его по ладони, получится лепесток. Очень тоненький. И таким образом делается весь цветок. Всё довольно быстро. Главное приноровиться. У нас в городе её, к сожалению, не продают. Дорогое удовольствие.

[Акованцев Михаил]

Предлагаю первую часть своей повести "Ручей времени".
Все описанные события имели место быть, даже описанный сон.
Так называемые слова автора, тоже принадлежат не мне, а тем людям о которых идёт речь. Повесть написана в трёх частях: сталинское время - трагедия, хрущёвское время - комедия, брежневское время - фарс.
Михаил Шолохов не стал описывать послевоенное колхозное время, так как ему было стыдно за-то, что получилось в итоге, то мы, как бы, продолжим Шолоховскую "Поднятую целину", так как события происходят именно в Ростовской области. (Фамилия конкретных участников событий, изменены. Прим. авт.) Так как копирование на форум идёт с набранного текста, то текстовые переводы пропечатались с переносами, например имя Федя, может быть пропечатано так: Фе-дя.
Для удобства чтения предлагаю распечатать текст на принтере.






"Ручей времени".

Документально-художественная повесть – быль.

Часть первая.
Возвращение.


"У тёти Зины кофточка с драконами да змеями,
То у Попова Вовчика - отец пришёл с трофеями".

Владимир Высоцкий.

1.

Тихий, католический городок Папа утопал в обильной, летней зелени. Мно-жественные, небольшие, но очень приветливые костёлы украшали почти каж-дую улочку, подчёркивая и до того красивый ландшафт венгерского городка. Недалеко от военного госпиталя располагалась и воинская часть советских войск, на освобождённой от фашистов мадьярской земле. Виноградная страна Хунгария (Венгрия) поддавшись влиянию фашистов, тоже захотела «оторвать» у бывшей России, а теперь СССР, свой лакомый кусочек восточной, донской земли. Нашла же в суровой и заснеженной, морозной степи, только свою смерть…
Широкий мадьярский двор с рядами тёплых конюшен - теперь это казар-мы, обнесённые в два ряда колючей проволокой, советской воинской части. Во дворе длинный строй, чем-то, недовольных и взволнованных солдат. Старый старшина, прохаживаясь вдоль вольно стоящего строя, произносит назидатель-ную речь.
- Товарищи красноармейцы, по поручению подполковника Мудрова, я вы-нужден поставить всех в известность, что скоро вас, небольшими группами бу-дут демобилизовывать домой. Вы все имеете различные трофеи, захваченные вами при освобождении Венгрии. Это стыдно товарищи бойцы! Мы не какие-нибудь бандиты или воры, а честные советские воины. Как мы будем выглядеть в глазах венгерского народа, когда с узлами мадьярских простыней, набитых женским бельём, поедим к себе на родину в Советский Союз! Некоторые несознательные солдаты напихали в свои чемоданы по дюжине часов, расчёсок, портсигаров, зажигалок, даже серебряных ложек, позор товарищи бойцы. Не за тем мы били фашистов, чтоб от них ложки брать! На границе СССР, пограничная служба всё равно конфискует все ваши трофеи, потому что сегодня на дворе не 45-й, а уже 1946-й год. Сегодня вечером, после шести часов, чтоб все вытрясли свои чемоданы вот на эту площадь, и больше не позорили честь советского воина…
Под вечер, в углу двора, на длинной деревянной скамейке расположенной вокруг полу закопанной бочки с водой, собралось несколько солдат. В своеоб-разной, солдатской курилке они затягивались уже не махоркой, а выданными им папиросами. «Всё ж таки здесь Европа: знай нашу советскую культуру!»
К солдатам подошёл усталый старшина не молодого возраста, присел, тоже закурил. Несмотря на свою «подозрительную» должность, среди солдат он слыл честным человеком. Потому в шутку и всерьёз, они называли его Батей. Рядовой, Александр Арефьев, не выдержал:
- Товарищ старшина, можно так сказать в неформальной обстановке задать вам один вопрос.
- Ну, если в неформальной, то валяй.
Ростовчанин Арефьев, сделав кислую физиономию, спросил:
- Товарищ старшина, уже середина лета 1946 года, а нас до сих пор не от-пускают домой?!
- Товарищи солдаты, в мире сложная политическая обстановка, сразу рас-пускать армию нельзя. Американцы с англичанами могут захватить всю Европу, если мы уйдём. Наше командование и так в 45-м году отпустило домой тех, кому более сорока лет. Потерпите немного, скоро уедете и вы. По крайней мере, те, кто воевал, в этом году уже будут дома.
- Товарищ старшина, как же так, мы воевали - воевали, победили, а домой никаких трофеев везти нельзя?!
Лицо старшины вдруг ярко вспыхнуло. Сильно покраснев потом, резко по-желтев, он силой воли сдержал себя. Затем как школьник растерянно зашептал:
- Не верьте, никому не верьте. Берите всё, что сможете довезти. Никто у вас ничего не отнимет. Недавно с Союза прибыл мой знакомый капитан медицин-ской службы, которого посылами в Москву за пенициллином для больного ге-нерала. На нашей родине неважно. Ваши жёны, дети, голодают.
Молодой солдат из Москвы нервно вскочил:
- Мы победили, а дома голод? Не может быть!
Старшина встал, кинул в бочку недокуренную сигарету:
- Разве я сказал «голод»? Голод у тебя в голове! – не оглядываясь, он быстро удалился.
Глубоко затянувшись папироской, один из солдат тихо рассмеялся:
- Ну и загнул старшина, недаром у него болтливая должность: «Дома пло-хо!» – «Голодают!». Да теперь вся Европа будет на нас работать! Не успеем до-мой доехать, как завалят нас японцы шёлком, немцы шнапсом, мадьяры крас-ным шпиком, французы фруктами и вином! Весь мир, до гробовой доски, будет нам обязан за освобождение от фашизма!
Никто не пожелал ему возразить. Медленно встали, теперь нужно идти в казарму «шмонать» вещи…
Солдату Фёдору Зенькову двадцать восемь лет. Он выше среднего роста, потому немного неуклюж. Дома его ждёт жена и трое ребятишек. Через год по-сле женитьбы родился первенец. Потом дети посыпались один за другим. По-следний родился в начале августа 41-го года, когда он был уже на фронте. По-тому младшенького сынка, он так и не видел, а ведь ему через месяц пять лет, среднему шесть, а старшему скоро восемь. Он пойдёт осенью в первый класс.
Перебирая вещи своего чемодана, Федя Зеньков испугано дрожал. Более года назад, после контузии, он целый месяц лежал в госпитале, недалеко от сво-ей части. Но избавиться от возникшей нервной болезни, так и не смог. После контузии, сильнейший страх закрался в его измученное сознание. Теперь он всего боялся. Боялся стука, боялся громкого голоса, боялся ночи, а после мая 1945 года, стал ещё бояться оставаться наедине с самим собой.
В госпитале, по просьбе главврача, он помогал менять постельное бельё у тяжелораненых бойцов, уносить на кухню грязную посуду, убирать туалет, мыть полы. За это ему разрешили спать в комнате, где хранились резервные матрасы для вновь поступающих больных и раненых солдат. Там стояла его кровать и деревянная тумбочка. В ночь 8-го мая 1945 года, страшась темноты, он одиноко лежал на своей кровати, пытаясь уснуть. Вот сон уже стал закрывать его веки, как вдруг на улице послышалась жуткая автоматная стрельба, душераздирающие крики, неимоверный шум. В голове проскочило: «Десант; это немецкий десант!» Испугавшись, он забился под кровать. Через некоторое время стрельба и шум прекратились, но страх не проходил. Только утром он узнал: «Победа! Победа! Победа…». Вот откуда шум и стрельба на улице, - это радость возбуждённых и счастливых, русских солдат…
Фёдор крутил в своих руках три маленькие куклы. Первая была клоуном, вторая негритёнком, третья маленькой девочкой. «Повезу своим сынишкам, - думал он, - и три чайные ложечки, таких красивых нигде не видел. Остальное нужно выкинуть».
К Зенькову подошёл его земляк и близкий друг – Саня Арефьев.
- Федь, ты что, хочешь всё выкинуть?
- Да Сань, я боюсь, я всё выкину. Вот только эти маленькие вещички и ос-тавлю моим детишкам.
- Ты что Федь, сдурел?
- Нет Сань, я боюсь, а ещё я в бога верую, - секунду подумав, добавил, - а ещё в тебя Саня верю…
Когда сослуживцы тайно или явно подсмеивались над Фединой болезнью, Арефьев чуть не матерщиной бранил своих товарищей за глумление над своим беззащитным другом. Он в тайне жалел Федю, и решил везде опекать и обере-гать его.
Александр Арефьев родом с Ростова. Ему двадцать пять лет. Река Дон, дворовая шпана, вольная городская жизнь, сделали его смелым уличным жули-ком. Но его жульничество, не от экономических неурядиц а, скорее всего, от мальчишеского – развлекательного задора. Будучи подростками, они подкиды-вали прохожим пустые кошельки на верёвочке, для общей хохмы. Повзрослев, стали подкидывать фраерам уже денежные, бумажные куклы. Тут была уже не только хохма, но и конкретная выгода. А летом, перед самой войной, поставив на стрёме дружков, он ловко спёр с железнодорожного вокзала чей-то чемодан. А что сделаешь? Одесса – Мама, Ростов – Папа! Улица учила «жить». Только вот и спасла Арефьева, от дальнейшего падения, Великая Отечественная война. За это одно, Саня благодарил войну, остальное от войны – только мразь…
Нынче лето очень тёплое, но не жаркое, так как через день льют дожди. Город Будапешт разделён рекой Дунай на две части: Буда и Пешт. На железно-дорожной станции все рельсовые пути забиты товарными поездами. Основная их масса прибыла из Советского Союза. Тут же идёт частичная разгрузка. Чего здесь только нет? Такого изобилия продовольствия даже никому не снилось. На соседнем пути стоит пустой товарный поезд. Он через два часа возвращается обратно в Советский Союз. В него грузятся демобилизованные солдаты. Воро-нежский «кацап», с города Россошь, матерится:
- … хоть бы соломы, что ли постелили! Как мы поедем домой прямо на го-лом полу?!
Весёлый Сашка Арефьев хлопает его по плечу:
- Колька, ты темнота! Откуда у мадьяр солома? У них тут только один вино-град растёт, да ещё фрукты! Надо их маленько подкормить. Пусть знают нашу русскую доброту! А то, как черти, на нас косятся. Поймёт, поймёт здешний на-родец, что социализм это счастье всем народам. Это вам не фашизм!
Глотая выделенную слюну, от вкусного вида разгружаемой копчёной кол-басы, каждый из солдат проникся большой гордостью за свою родину. «Вот уж действительно старшина приврал, что у нас в Союзе плоховато. От плохой жиз-ни такого изобилия не привезёшь».
Сашка Арефьев, чтоб отвлечься от глупых мирских забот, весело бренчит на гитаре, выдавливая из горла блатную песню.
Федя Зеньков, сегодня ничего не боится. Рядом друг. Скоро отправимся до-мой. Вот оно счастье, - оно здесь и сейчас!
Николай Мещеряков, коль нет соломы, продолжает свои поиски «постель-ного белья», не на чемоданах же спать?! Повернувшись на сто восемьдесят гра-дусов, на противоположном пути он видит небольшой зелёный вагончик с чёр-ными буквами на заграничном языке. В маленьких зарешеченных отдушинах, что-то белеется.
- «Вот буржуи! Даже больших вагонов себе наделать не могут. И что можно возить в такой тесноте?! То ли дело наши советские вагоны, по семьдесят тон пшеницы входит».
- Ребята, ребята! – кричит Николай радостным голосом. – В этом буржуй-ском вагоне пустые бумажные коробки везут. Если откроем дверь, то застелем весь наш вагон. Поедем как короли на пуховых перинах.
Арефьев, радостно поддакивая, громко запел:
- Сижу на нарах как король на именинах…
- По части взлома дверей, - крикнул Фёдор, - Саня у нас чемпион мира.
- Куда ему, городскому пройдохе! Он может только с туалетов двери сши-бать. – Загоготал Николай Мещеряков.
Не поняв шутки и сильно обидевшись, Арефьев заорал:
- Но ты, воронежский колхозник! Что ты понимаешь в блатате?! Дай мне фомку, я тебе любой замок, любую дверь переверну.
С соседнего вагона кто-то громко закричал:
- Дайте, дайте ему точку опоры, и он перевернёт весь земной шар! Ха-ха-ха…
Ещё больше обидевшись, Арефьев замолчал, а хозяйственный Мещеряков вдруг куда-то исчез.
Прошло пол часа. До отправления состава осталось не так много времени. Но вот откуда не возьмись, весь потный, с вымазанным локтем и ломом в руке, вылез из-под вагона запыхавшийся Мещеряков.
- Саня, на лом. Попробуй вскрыть вагон.
Удивлённый Арефьев недовольно пробурчал:
- Хм, конечно это не фомка, но попробую…
Дверь вагончика нервно дёрнулась, и открылась.
- Вот буржуи, даже не могут, как следует делать свои замки, видно воров у них не бывает! - обидевшись на быстро открывшуюся дверь, промолвил Арефь-ев.
- Братва! – крикнул раздосадованный Мещеряков. – Коробки не пустые. В них бабские туфли. Вот неудача!
В мягких картонных коробках были аккуратно уложены и запакованы жен-ские туфли различных размеров. Мещеряков стал раздирать коробки. Туфли в сторону, коробки, вместо постели - в вагон. Арефьев крикнул:
- Кой чёрт ты раздираешь коробки, только время теряем. Давайте уложим пол, целыми коробками, в несколько рядов. Так надёжней. Будем спать мягко и высоко, как на полатях. Федька, ты тоже Кольке помогай, а я буду укладывать. Выстроим свою сторону вагона как царское ложе. Остальные как хотят.
«Остальные» солдаты, занимающие вторую половину товарного вагона, тоже не лыком шиты. Они харьковские «хохлы» и более трудолюбивы: «Баб-ские туфли? Позор! Оставим здесь! А вот мягкие коробки, кстати…»
Перед отправкой состава, короткий, маленький «скандальчик»:
- Мы вскрыли вагон?? Да это же фашистские туфли!! Победа! Мы герои! Видишь медали, сучья морда?! Победителей не судят!! Ха-ха-ха. Мягко поедем, с комфортом, - гудок паровоза, рывок вагонов, – Колька, Федька, поехали… Ура…
«Тук-тук тук-тук; тук-тук тук-тук; тук-тук тук-тук». – Быстро едем! Что? Последняя станция Чоп?! Эй, хохлы! Что такое Чоп-Чобэ?
- Цоп-цобэ! Бычья твоя рожа москаль.
- Хохлы, москали, кацапы! Мы все братья! Ура…
- А кто такие кацапы?
- Это помесь между хохлами и москалями. Ха-ха-ха…
- Тогда мы все братья кацапы! Ура…
Последняя венгерская станция Чоп. Дальше СССР. Стоим долго. Идёт про-верка документов:
- Устроились хорошо?… Молодцы!
- Рады стараться!…
Везде снуют проворные мадьярские мальчишки. Они бойко торгуют варё-ной кукурузой и пирожками.
- Кукуруза? Очень вкусная? За форинты? У нас только мелочь. Годится? Прекрасно! Давай сюда. Пирожки тоже с кукурузой? С мамалыгой? Давай тоже всё сюда!
- Эй! Мадьярские пацаны! А шнапс? Где можно взять? Пойти с вами? Здесь рядом?.. Са-ня! Арефьев! По твоей части, сбегай!
- Сейчас Коль, ждите…, - убежал.
«Ш-ш-ш, у-у-у» – Саня быстрей! Трогаем! Ха - успел. Молодец!
«Тук-тук тук-тук; тук-тук тук-тук; тук-тук тук-тук» - Ура! Скоро СССР! Ура! Родина! – у всех полная эйфория…
- Ребята! Вот кожаный бурдюк красного вина. А вот две большие четверти виноградной водки. Румыны зовут её раки, болгары – ракия, грузины – чача.
- Ура грузинам! Ура Сталину!
- Я старику мадьяру вместо форинтов всучил наши облигации займа, с порт-ретом Ленина. Старик очень доволен, думает, что это советские деньги. Пусть тоже узнают, что облигации ничего не стоят. Ха-ха-ха. Пусть знают, кто такой дедушка Ленин!
- Федька! Наливай всем красненького.
- Сань, я боюсь. Руки дрожат.
- Давай я сам… Ну мадьяр, тоже обманул - кислятину продал. А ну-ка, как ракия, то есть чача? Ох, крепка, прямо как Сталин. Молодец мадьяр! Ребята пей!
Наконец-то поезд замедляет ход. Вот и Советский Союз! В Мукачево по-следняя проверка. Радость и гордость переполняют душу. Короткий лязг тормо-зов, остановка. Необычайная, добрая тишина.
- Братва! Почему нас не встречают? Где музыка? Где духовые оркестры?! Где девушки с цветами?!… Ой? Что это…?
Вагоны со всех сторон окружают грязные, опухшие дети.
- Дядько?! Дайтэ хлиба?
- Чего тебе хлопец??
- Дайтэ хлиба, дайтэ хлиба, дайтэ хлиба! - несётся со всех сторон.
Удивлённый Мещеряков, жуя початок варёной кукурузы, выглядывает из вагона. Подбегает мальчик лет шести:
- Не доесы мени отдасы? Отдасы?? Эгеш отдасы???
Его отталкивает куча подбежавших, старших детей.
- Не доесы - мени; мени; мени; мени - отдасы!!!…
Всех солдат, как кулаком в рыло. Как мордой в грязь. Отпрянули в глубь вагона. Шок.
Выглянули украинцы:
- Боже, цэ жэ нащи диты!! Нащи голодни диты?!
Из вагонов полетели куски хлеба.… Потом всё, что можно было съесть.
- Как же так! – кричали сопровождающие состав офицеры. – Мы воевали, воевали, а наши дети голодают! Нам даже не сказали, что тут голод!
Они впадали в истерику, матерились, хватались за пистолеты, готовые прикончить каждого, кто повинен в голоде советских детишек. От постоянного детского плача: «Дайтэ хлиба!», у офицеров и солдат кружилась голова, а некоторые из них, забившись в угол вагона, тайком вытирали слезу. Федя Зеньков повалившись животом прямо на коробки, пытался дрожащими руками заткнуть уши, но это у него не получалось, с глаз лились слёзы…
Вдруг визг, крик: «Краснопогонники!». - Дети врассыпную…
Взрослые крики:
- Ах - вы бандеровские выродки! Правильно вас Сталин наказал!…
Состав окружён войсками НКВД. Идёт проверка уже на Родине. «Шмон», очень долгий.
- Показывай документы! Шпионы, предатели есть?? Оружие? А это что за коробки? Пустые??…
- Стой, стой лейтенант! Саня Арефьев сбивает официальную обстановку. – Ты что! Не видишь: – герои едут! Видишь сколько медалей! – выпаливает он знакомую фразу. Выпей с нами за победу! Вот грузинская чача, очень крепкая и никакого запаха! За победу! – наливает два полных стакана - лейтенанту и со-провождающему сержанту.
- Что ты, что ты! Нам нельзя. Мы на службе.
- Как?? Грузинская чача! Без запаха! Вы что, против Грузии, против Стали-на? Против Победы??
Молоденький лейтенант испугался, но сержант, улыбнувшись, выручил:
- Ну что ж, коль без запаха, грех за победу не выпить.
Арефьев наливает третий стакан:
- За Сталина!
Тихий звон стаканов. Не участвовавший в боях лейтенант, несмело пьёт. Арефьев хлопает его по плечу:
- Ничего лейтенант. На фронте было хуже. Выпив с нами, и ты теперь вправе говорить, что воевал и бил фашистов. А кто не поверит, сразу бей в морду, понял? Мы победили!…
Стояли долго, но вот гудок паровоза. Поехали!
- Прощай лейтенант, прощай сержант, прощай Мукачево…
Дальше Львов, потом прямиком сразу на Харьков. На всех остановках та же картина. Голодные детишки окружают вагоны, только дать уже было нечего. Теперь от составов их отгоняют не войска, а уставшие милиционеры. Саня Арефьев, чтоб немного подкормиться, попытался на короткой остановке в Львове продать пару женских туфель, но на него лишь злобно посматривали, непривычно противные, лица местных украинцев, и никто с ним даже не заго-ворил. Ну, ничего, менее чем через сутки будет Харьков, а там уж свои люди…
После увиденных «картин», веселиться было нечему. Поэтому весь сле-дующий день, до самого Харькова, облокочась на доску ограждения открытой двери «телячьего» вагона, солдаты молча смотрели на бескрайние просторы ук-раинских полей. К сожалению, кроме обильно растущих сорняков и травы бур-куна (донника), на них ничего не росло.
- Как же так! – возмущался хозяйственный Мещеряков. – Нигде нет пшени-цы. Не посеяли что ли? Ведь лето нынче теплое, регулярно шли дожди. Вон трава везде прёт – выше пояса…

2.

Товарная станция Харькова весьма приличных размеров, и сплошь забита со-ставами. Часть из них, гружёная продовольствием, едет на запад. Пустые соста-вы - на северо-восток. Меж вагонов идёт прощальное братание людей одетых в солдатскую форму. На глазах взрослых мужчин видны слёзы. Люди обменива-ются между собой обрывками газетной бумаги с наспех написанными адреса-ми.
- «Хохлы», не забывайте нас «кацапов», пишите! – кричит во всё горло Саня Арефьев.
- Что ты, что ты! – кричат в ответ украинцы. - Господь с тобой. Як же мы за-будэм…
Да, что теперь будет?! Почти всю войну вместе, а теперь расставание. У Феди Зенькова слёзы как у ребёнка. Руки его дрожат, но теперь не от страха, а от волнения. Как же теперь без ребят. Вот только земляки - ростовчанин Саня, да россошанец Коля и остались.
До Белгорода ехали молча, позади осталась бывшая столица Украины го-род Харьков. «Но мы молоды, как можно долго горевать? Впереди старинный, русский, белый город. Вот она - настоящая Русь! Белгород, – мы почти дома. Вот только с едой туговато…»
Узнали у машиниста паровоза: «Стоять более двух часов!» Саня Арефьев куда-то исчез. Коля Мещеряков – хлопочет по хозяйству, от вокзала принёс це-лое ведро кипятка. Кое-что моет. Заварил ребятам чаю. Феде Зенькову нездоро-вится. Он на картонных коробках лежит в углу вагона и не как не может успо-коиться после расставания с друзьями украинцами. Его мысли постепенно перетекли к дому на станцию Чертково, где он до войны жил с женой и детьми. Фёдор не знал, радоваться ли ему скорой встречи с семьёй, или волноваться.
У двери вагона что-то грохнулось. «О-о!» – чей-то мешок. Кто-то влез в ва-гон. «Да это же Сашка Арефьев!»
- Ребята! Теперь у нас еды на три дня. Мы богачи!
Мещеряков удивлён:
- Саня, откуда столько жратвы?
- Трофейная заначка у меня была, вот и продал. Оказывается здесь, в Союзе, ничего нет! Любая безделушка на вес золота. Железнодорожница товарной станции, с которой я беседовал, говорит, что старая заплатанная фуфайка на «чёрном» рынке продаётся по сто рублей. А сапоги или валенки стоят трёх зар-плат! Жратвы тоже никакой, всё по карточкам, а за деньги, только из-под полы. Когда я продал ей свою вещицу, то она схватила её, и стала убегать. Видно я продешевил как минимум раза в три. Буфетчица на вокзале – землячка моя, с Ростова, в её подсобке, за все эти деньги, отоварила меня едой.
В мешке лежали: четыре консервные банки черноморских бычков в томат-ном соусе, три буханки хлеба, куль перловки, пол куля сахара, шесть пачек чая, две бутылки московской водки, несколько пачек папирос и с десяток спичечных коробков.
Состав тронулся лишь вечером. Но солдаты этого почти не заметили. Они были сыты, немного пьяны и нос приятно щекотал не табак, а дым папирос «Прибой», ростовской табачной фабрики.
- Да-а! Всё-таки есть счастье на белом свете, - сладостно растянувшись на своеобразной мягкой постели из коробок с обувью, произнёс довольный Меще-ряков. – Сколько нервных дней и ночей мы провели, так и не выспавшись всласть. Лишь сейчас можно расслабиться и сладко поспать. Прошу некоторых товарищей не тревожить меня до утра.
Он перевернулся на другой бок и как по команде старшины, тихо засопел сном безвинного младенца.
- Федь, - Арефьев придвинулся к Зенькову, - слышь, я хочу открыть тебе тайну, на которую вы с Мещеряковым не обратили внимания.
Зенькову тоже хотелось спать, и он лишь в знак уважения к другу, нехотя стал слушать.
- Слышишь, Федь, мы с тобой настоящие богачи.
- Какие ещё богачи, - недовольно произнес Зеньков.
- Ты знаешь, сколько стоят эти женские туфли, которые у нас в коробках? Если поделим с тобой пополам, то лет пять можно не работать и припеваючи жить!
- Ну, ты и приврал, кто же их будет носить?!
- Ты ничего не понимаешь. Это же модельные, заграничные туфли. Таких туфель даже у певицы Лидии Руслановой никогда не было. Это я тебе говорю как городской человек и бывший жулик. Поверь, - в этом я волоку.
Зеньков немного задумался:
- Сань, ты сказал, пополам поделим, а как же Коля, ведь это он с коробками придумал?
- Да ну его, воронежского колхозника, давай ему не скажем.
- Ты что Сань! Побойся бога. Ты что, опять решил за старое взяться – людей обманывать??
Арефьев густо покраснел. На лбу выступил пот.
- Прости меня Федя, прости. Опять чёрт хотел попутать, - он стал на колени, обхватив друга за ноги. – Федя прости меня, прости, пожалуйста. Первый раз в жизни мне стало стыдно, - он стал креститься…
В Алексеевке долго не задержались, впереди город Острогожск. Мещеря-ков радуется:
- Воронежская область! Моя родина! Скоро и до Россоши доберёмся.
Ему как-то всё равно, то, что ребята рассказали про туфли. «Как моя жинка будет носить эти буржуйские туфли. Ведь засмеют!»
- Ты что дурак, - кипятится Арефьев. – К тебе все жёны начальников вашего района в очередь станут. За туфли не только деньги будут, ни и любую долж-ность себе пробьёшь!
- Какую должность в колхозе, - скептически засмеялся Мещеряков, - как бы не посадили как немецкого шпиона за совращение русских баб. Нет уж, если возьму, то немного. Лучше я в колхозе трудодней заработаю, но буду цел. Уж я то знаю, как селян не за что сажают и высылают, поверьте мне.
Ребята замолчали. И вновь: «Тук-тук тук-тук; тук-тук тук-тук; тук-тук тук-тук…»
Вот скоро и следующая остановка. Взору солдат открылся изрядно потрё-панный немцами город Острогожск Воронежской области. Оказывается это ро-дина художника Крамского. Речка Тихая сосна, течёт здесь через весь город. Тут же в неё впадает и речушка Острогожща воспетая поэтом Радищевым.
Вот и станция. Арефьев чтоб доказать Мещерякову свою правоту, с парой туфель сразу на привокзальный рынок. Двое солдат с соседнего вагона радост-ные выходят наружу. Они дома. Один из них поедет в село района, другой останется здесь, он местный. Состав долго не задерживается, и всего лишь через пол часа, опять стук колёс. На этот раз провизии за пару туфель досталось в два раза меньше. Зато теперь четыре бутылки водки и много грузинского чая. Ребята недовольны: «Зачем водка?! Отвеселились уже. Пора посерьёзнеть!» - Арефьев оправдывается:
- Успокойтесь, друзья. Запас в задницу не толкает. Да и что в Острогожске можно было взять? Простой бедный городишко, это вам не областной центр. Зато доказано, продали и обменяли на еду лишь две пары туфель, а жить можно втроём больше недели. Одного чая на месяц хватит!
- Ну что ж, - сказал Мещеряков, - будем чай пить. Хорошо, что я целое ведро кипятка с вокзала прихватил. Водка пока про запас.
- Да! – обрадовался Арефьев. – Будем чифирить. Мои довоенные дружки рассказывали, что в лагерях выжили те, кто мог доставать и заваривать крепкий чай. Блатные только тем и выживали. Выживали ещё верующие люди. Осуж-дённые же по 58-й статье за политику, мёрли как мухи. Они были не приспо-соблены к суровой российской жизни, да к тому же над ними все издевались, от простого жулика, до простого охранника, я уж не говорю о лагерном начальст-ве. Так что заранее привыкайте к чифиру, так как в СССР от сумы и тюрьмы никогда не заречёшься.
Выглянув вправо по ходу поезда, Мещеряков крикнул:
- Ребята смотрите, какие красивые, меловые горы. Где-то здесь в Дивногорье была монашкой моя покойная бабушка. Монахи, более пятисот лет назад, при-бывшие из Сицилии в годы иконоборчества, в меловых горах рыли монастыри. Тут хранилась чудотворная икона Сицилийской Божьей Матери. Потом когда власть перевернулась, икона куда-то исчезла. Монастырь разграбили, и бабушка переселилась в Костомарово, поближе к дому. Там такой же монастырь с пещерами. Так перевёртыши и туда добрались. Все иконы прямо из револьверов расстреляли. Говорят бабушка моя, от этого горя, и по-мерла.
Фёдор Зеньков увидев, меловые Дивы, молча перекрестился…. Слева рус-ская река, справа меловые горы, - дорога прямая. Но вот и железнодорожный мост через Дон. Впереди узловая станция Лиски. Здесь состав расформируют. Часть его поедет на север - в Москву, другая часть на юг – в Ростов, и дальше.
Состав загнали в тупик товарной станции. Вокруг огромное количество та-ких же товарных поездов. Весь 1942 год крупнейшую станцию Лиски постоянно бомбили фашистские самолеты бомбардировщики. Немудрено, ведь здесь поезда расходятся по четырём направлениям: север, юг; восток, запад. Но пути уже все восстановлены. Вот только следы от взрывов ещё видны на земле и строениях. Солдаты из Воронежа не стали ждать формирование вагонов. Они попрощались и пошли на вокзал. Оттуда доберутся до Воронежа с попутными поездами часа за три. Делать нечего, стоять придётся не меньше суток.
Вот уже и вечер, немного скучно. На соседнем пути в конечном тамбуре последнего вагона одиноко сидит седой старик, закутанный в длинный плащ с капюшоном. Он является охранником товарного состава (до 1966 года каждый товарный состав охранялся охранником, который и в жару и в лютый мороз си-дел в открытом, продуваемом тамбуре последнего вагона. Прим. авт.).
- Эй, старый, ты уснул что ли?! – крикнул Мещеряков.
Старик не шелохнулся.
- Старый! Спишь?
Старик не отреагировал.
- Тю, наверно помёр, – Мещеряков спрыгнул с вагона, побежал к сидящему старику, стал его тормошить.
- Дед, ты живой!
Лишь после неоднократных попыток Мещерякова, старик подал признаки жизни:
- Извини, извини солдатик, уснул я маленько. Работа у меня такая понима-ешь. С 1931 года каждый день в пути, вот здесь и мой дом, и моя работа. Здесь и живу, и сплю. Привычка.
- Что ж у тебя, и никого нет??
- Да как же, когда-то всё было, теперь один.
Мещерякову стало жаль старика:
- Иди старый, с нами хоть посидишь, пообщаешься.
Старик с удовольствием засуетился:
- Ох, да как же одному надоело, хоть со служивыми людьми поговорю, по-видаюсь.
Влезли в солдатский вагон. Старик, обнажа железнодорожную гимнастёр-ку, снял с себя длинный плащ, постелил его на коробки, уселся.
- Я хлопцы люблю что-нибудь послушать, да и рассказать, что имеется. Я ведь весь Советский Союз объездил, как вдоль, так и поперёк.
Зеньков отнёсся к старику с равнодушием, Арефьев раздражённо. Но когда услышал, что старик любит послушать, обрадовался, достал бутылку водки, сказал:
- Ну, что ж, за неожиданную встречу и знакомство не грех и выпить.
Федя Зеньков запротестовал:
- Мне не наливайте, я сегодня не хочу.
- Нам такие товарищи нужны, - улыбнулся Мещеряков, - четвёртый лишний! Нам троим, больше достанется.
Зазвенели гранёные стаканы. Послышались возгласы: «За победу, за Ста-лина, за знакомство». Фёдор «обиженным» залез подальше в угол, подложил две коробки под голову, попытался уснуть, но разговоры пьяных друзей застав-ляли вслушиваться в бестолковые речи…
- Я с тридцать первого года работаю на железке, мотаюсь туда-сюда и скажу вам – немец не дошёл бы до Москвы так быстро, если б не наши железные до-роги. Более двух месяцев не могли подвести войска к западному фронту. Дорога была парализована.
- Как же так, дед Вася, объясни?
- Какой я тебе дед, мне только шестьдесят первый пошёл. Вот как жизнь-то потрепала, теперь выгляжу на все семьдесят с гаком. Лучше зовите меня дядя Вася.
- Ладно, дядь Вась, не обижайся, продолжай рассказ.
Старик поёжился, как бы думая – начинать или нет, потом сказал:
- Еще бы по сто граммов, в горле пересохло…
- Без проблем, - вытаскивая следующую бутылку водки, произнёс Арефьев, - у нас ещё две в запасе имеются.
Стукнулись - выпили, - старик посмотрел в угол:
- Ваш дружок случаем не стукачёк?
- Ты что, старый, очумел от старости?!
- Подозрительный он какой-то, не пьёт. Вроде как не русский.
- Он больной, после контузии, понял…
У железнодорожника выступила слеза:
- Простите меня братцы! - и с уважением поглядывая в угол, стал рассказы-вать:
- Что тут говорить, довоенные газеты надо было читать. У меня вся жизнь на колёсах, скучно, достану кучу газет и с любопытством читаю. В мировом плане - Англия всегда была главным соперником России, а с Германией мы хоть вре-менами и дрались, но милые бранятся, только тешатся.
- Постой, постой старый, - не выдержал Мещеряков, - что ж, и с Гитлером мы тоже были «милыми»?
- Да, до войны были, и не просто милыми, а большими друзьями и союзни-ками!
Тут уж не выдержал Арефьев:
- Дед, ты совсем опьянел! Был бы у меня пистолет, а бы тебя сейчас в расход за такие слова…
- Молокососы! – не выдержал старик. – Слушайте лучше, что вам старший говорит. Много вы что видели? Один в колхозе всю жизнь пробыл, другой в городе промотался! У меня вся Россия на ладони, а у вас что? Одни мадьяры да политрук. Первые на русском ни бельмеса, второй – лучше б русского языка вовсе не знал, одну брехню вам долбил.
Демобилизованные солдаты были оскорблены, но зло, сомкнув зубы, молча слушали.
- Повторю, - когда Англия с Германией сцепились в тридцать девятом году в драке, Сталин только обрадовался этому факту, и сразу своих послов к Гитлеру. Разрешите, мол, и нам половину Польши заполучить, а за это мы будем вам помогать в войне с нашим общим и ненавистным врагом Англией. Ходили слушки, что они хотели английскую Индию пополам поделить, да в последний момент Гитлер не захотел со Сталиным поделиться. Такое громадное количество немецких войск на нашей границе скопилось, что весь мир Сталину телеграфирует: «Будьте бдительны!», а Сталин, хитро улыбаясь, готовился по нашей территории, через Персию (Иран), прямо в Индию пропустить все эти немецкие войска. А Гитлеру пока Индия была и не нужна, ему была нужна Бакинская нефть. Вот он Сталина и обманул.
- Где у тебя дед доказательства, где? – вскипятился Арефьев.
- Как где?! – забубнил старый железнодорожник. – Опять же в довоенных газетах. Писали, что немецкий социализм ничем не отличается от нашего социализма. Разница небольшая, у них социализм национальный, а у нас, как это – интернациональный, вот!
- Это чагой-то? – переспросил Мещеряков.
- Я мыслю, - продолжил старик, - национальный социализм, это когда люди живут для себя, для своей страны, а интернациональный – для чужих людей и чужих государств, а своим людям кулаком в морду.
- По-твоему получается, мы для немцев жили и работали, ха-ха-ха…- рас-смеялся Арефьев.
- Да, для немцев, точно так; и сейчас для немцев живём, а то голодали б те-перь наши дети?!
До этого лежавший в углу Федя Зеньков вспомнил, как плакали на станции Мукачево опухшие от голода советские детишки; и как весёлые и сытые мадьярские мальчики торговали вкусными пирожками. Вспомнил копчёную колбасу, разгружаемую в Будапеште, которую привезли из Советского Союза. Потом вспомнил о своих детях, - Федю затошнило, тело его в страхе затряслось: «Мои детишки тоже голодны??». Он резко встал, руки дрожали:
- Сань, налей мне двести граммов водки, больше не могу терпеть. Я боюсь.
Арефьев быстро откупорил третью бутылку водки, налил. Зеньков, как во-ду, быстро выпил. Занюхал хлебом. Потом попросил:
- Дядь Вась, не слушай их, рассказывай.
- А что тут рассказывать; сами помните, как только началась вторая мировая война, так наши газеты стали Англию безбожно ругать. На заводах сразу ввели восьмичасовой рабочий день, полностью отменили все выходные. Увольняться с работы запретили. За малейшее опоздание на работу большой штраф, а то и судили и, сразу в лагерь. Вместо зарплаты – облигации госзайма. Реально же рабочие работали по десять-двенадцать часов в сутки! А всё для чего? Для того, чтоб фашисты за наш бесплатный труд, били ненавистных Сталину сытых анг-личан. Почти два года - с конца 39-го и по июнь 41-го, регулярно каждый день, с интервалом в пять минут, по всем железным дорогам, в фашистскую Герма-нию шли грузовые составы с нашей помощью.
Фёдор Зеньков, как житель станции Чертково, вспомнил, что до нападения на СССР, груженые составы поездов регулярно шли на северо-запад.
Николай Мещеряков задумчиво произнёс:
- Мой родной дядя на нашей станции Россошь работал путевым обходчиком. Он рассказывал то же, о чём теперь рассказывает и дядя Вася. Да я и сам видел это, когда был у него на станции в 40-м году в гостях.
- Что же везли? – недоверчиво спросил Арефьев.
Старый железнодорожник не спеша, достал аккуратно нарезанные из газе-ты квадратные бумажки, сказал:
- Берите, крутите самокрутки, сыпьте моей махорочки, покурим. Только большой вам совет. Никогда заранее не нарезайте газету, как это делаю я. НКВД-ешники узнают, сразу десять лет дадут по 58-й статье. От газеты лучше отрывать по кусочку, в случае чего, мол, такую нашёл.
Старик медленно закурил. Солдаты достали свой «Прибой»:
- Спасибо старый, мы свои покурим.
Дядя Вася покашлял, потом продолжил:
- Что везли в Германию, - да всё что можно было вывезти. В первую очередь сталь для немецких танков, алюминий для самолётов. Нефть, для всех фашист-ских моторов. Кокс, серную кислоту, строительный лес, но главное – вывезли всё продовольствие. Мясо солонину, сало, жиры, подсолнечное масло, крупы, пшеницу. Всю фашистскую армию до середины 41-го года Сталин кормил, оде-вал, обувал. Вся немецкая техника была из нашего металла, и ездила на нашей нефти. Могла ли наша армия без техники и вывезенного в Германию продо-вольствия воевать? Не могла, вот Гитлер и напал на нас. Спасибо врагам англи-чанам и их Черчиллю, а так же американцам, за то, что кормили всю Великую Отечественную войну нашу советскую армию. Я везде ездил, всё возил и всё видел. С Мурманска - американская тушёнка, яичный порошок, сыр, хлеб, пше-ница, крупы, одежда, желтые американские ботинки на деревянной подошве, кожа, боеприпасы – порох со взрывчаткой. Свой-то порох и взрывчатку Сталин Гитлеру отдал. С Владивостока везли американские самолёты, военные тяжёлые машины. Вы военные люди, и должны знать, что без еды и наших «Катюш», смогли бы мы выиграть войну? Молчите? Так вот, наши «Катюши» на наших машинах полуторках не поехали, даже на ЗИС-5 не хватало мощи моторов. А вот на американских Студибекерах, поехали. Без этих машин и американского продовольствия, смогли бы мы воевать?…
Каждый из солдат про себя вспомнил: «Действительно все «Катюши» стоя-ли, исключительно на американских машинах. Да и американская еда надоела: – тушёнка, яичница из порошка, сыр, белый хлеб, от этого уже тошнило, но своей была только каша и то, небось, с американской крупы. А вот американским ботинкам, действительно сносу не было!»
- Дядь Вась? – спросил Зеньков. – Ты что-то говорил про железные дороги в начале войны.
- А-а, да то же самое. Все железные дороги были надолго парализованы, по-сле того как немец напал на нас. Всё было забито составами, везущими в Гер-манию наше продовольствие. Поэтому регулярную армию не смогли вовремя подвезти на запад к местам боёв. Потому немец так быстро и подошёл к Москве и Ленинграду. Вместо того, чтоб это продовольствие быстренько убрать, или, в крайнем случае, раздать советским людям, составы были окружены войсками НКВД, и сожжены. Сожгли так же все сельские элеваторы с зерном. Сожгли и склады в Ленинграде, потому что уже готовили город к сдаче немцам. Могли б ленинградцы воспользоваться тем продовольствием, что везли фашистам, так нет, если врагам нельзя, то своим тем более, всё сожгли, умирайте с голоду…
Арефьев дрожал всем телом, но не от страха, как Федя Зеньков, а с нестер-пимой злобы:
- Всё ты врешь дед! – закричал он задыхаясь. – Ты контрик! Да, ты недоби-тая контра!!
При этих словах у Феди случился приступ, но никто не заметил, как он по-бледнел. Сильнейший испуг поразил его сердце. Эти слова он уже слышал в далёком 37-м.…
Старик же взъершился:
- Тебе что, ещё про голод 21-го года рассказать, или голод 33-го напомнить, или рассказать причину теперешней голодухи 46-го года?! А может быть про 37-й, 38-й год рассказать?
Арефьев схватил мадьярский лом, прихваченный ещё в Будапеште, хотел замахнуться на старика, как в голову вдруг болью ударило жуткое воспомина-ние: «нестерпимая жара, истошный вой толпы, и бледное личико маленькой девочки, из носа которой лились две струйки крови…»
Вскочили ребята, хотели кинуться меж спорящих людей, но Саня обмяк, бросил в сторону лом, сел на корточки, обхватил голову руками.
- Что ты, что ты! Сашок, успокойся… - Мещеряков присел рядом, обнял. Арефьев опустил руки, открыл полные слёз глаза:
- Ребята, летом 37-го, чтоб поживиться чем-нибудь, я оказался в нашем Рос-тове на товарной станции. Там в тупике, как здесь в Лисках, стоял товарный поезд, облепленный со всех сторон громадной толпой наших женщин с детьми. Я еле пролез вперёд, думал: наверно, что-то дают. А там стоял полный состав на отправку по этапу заключённых – врагов народа. Нестерпимая жара, давка, визг, плач. Состав окружён плотным кольцом солдат НКВД-ешников. Они стояли через каждый метр с винтовками. Всех отгоняют, матерщина. К составу ближе двадцати метров не подойдёшь! Из вагонов вой: «Дайте пить, дайте пить! Умираем от жары! Помогите!» Заколоченные решётками отдушины вагонов облеплены грязными, умирающими людьми…, - у Арефьева полились слёзы, - и девочка, маленькая девочка лет пяти, она случайно протискалась сквозь охрану и стала ходить по рельсе, как по канату, между охраной и эпатированным составом. Чтоб не упасть, она широко расставила свои ручонки и, не обращая никакого внимания на ужас, творившийся вокруг, продолжила свою детскую игру. Все взоры устремились на этого мирного ребёнка, толпа вдруг замерла. Замолчали и заключённые в вагонах. Один из охранников, молча, подскочил и стал выталкивать её обратно в толпу. Девочка случайно поскользнулась, упала, и головой ударилась об рельсу. Она поднялась, но из бледного носика полились две струйки алой крови. Женщины как завизжали, толпа как заорёт: «А-а-а-а, чекисты русскую девочку убили!!! Изверги! Палачи!». Толпа как хлынула к вагонам. Смели охрану.… Как полезли на вагоны русские бабы, друг друга за косы, за одежду, каждая хочет к мужу пробиться. По тамбурам, по крышам. Тычут в зарешеченные окна бутылки с водой, батоны хлеба… ужас…
Арефьев замолчал, вытер рукавом глаза:
- Это всё Берия! Он повинен в истреблении русского народа. Сталин тут ни при чём.
Старый железнодорожник сильно испугался:
- Тише солдатик, тише. Об этом, надо шёпотом говорить. Да и не Берия в то время был, - Ежов. А Ежовым Сталин командовал, понял?!
- Сталина не тронь, это святое!
- Свя-то-е?? Да если б не дружба его с Гитлером, у нас бы и войны не было! Ты знаешь - что, начиная с 30-го года, этот грузин больше умертвил русских людей, чем Гитлер?! Прибавь сюда жителей Ленинграда, детей Сталинграда, Ржев, Харьковское окружение! Кто виноват? Тоже Гитлер?…
- Какой Ржев?! Чего ты дед мелишь!! – опять не выдержал Арефьев.
- Эх, служивые, служивые, опять вы ничего не знаете! Оглядитесь вокруг! Все станции и вокзалы забиты инвалидами войны, которые просят милостыню у прохожих. Ни работы у них, ни пенсий нет, и не положено. Почему Сталин не может дать им хоть кусок хлеба раз в день, хоть медной мелочи на сто граммов водки? Эти военные герои выброшены Сталиным за борт жизни: - умирай с голоду. Больше половины из них без рук, без ног. Ездят на самодельных деревянных самокатах, где вместо колёс шарикоподшипники приделаны, отталкиваются от земли деревянными чурками. Половина их покалечено под Ржевом. Послушай их рассказы! Народищу там погибло гораздо больше чем в Сталинграде. А ты спрашиваешь, что такое Ржев! Вот что Сталин скрывает от народа. Только от нас ему ничего не скрыть. Всё тайное рано или поздно станет явным. Народ узнает и о Ржеве и о Сталинграде с Ленинградом, и о Харькове. А сейчас всё можно узнать только от этих «самоваров», что без ног катаются по вокзалам, выпрашивая милость. Герои милость выпрашивают, кто до этого довёл? Подай такому солдату-инвалиду на сто грамм, он тебе не только всю правду о Ржеве расскажет, но и про Сталина всё поведает!
Арефьев дрожал всем телом.…
- Ты в бани ходишь? – продолжил старик.
- Причём тут бани?! – вступился за Арефьева Мещеряков.
- Бани, не причём, но в баню с документами не ходят. В банях люди голые, пар, ничего не видно, друг друга не узнать. Вот и разговоры там самые откро-венные. НКВД-ешники в бани не ходят, боятся. Стукачи бани тоже стороной обходят. А кто из них по незнанию забредает, то почему-то в парилках от «из-бытка» пара мрут, или до смерти «угорают». Не выдерживают палачи «русско-го пара», а русский народец помогает им в банях «угорать», и сразу к Диаволу в ад. Я весь Союз объездил. В любом захудалом полустанке, - сразу в баню, в па-рилку. Городская станция, - тоже в баню. Там тебе и история, и политика. Го-родские люди, кто не был посажен в концлагеря, действительно Сталина хвалят. Он им до войны неплохую жизнь устроил. А сельские люди в своих банях, Сталина почём зря кроют, особливо за то, когда он в 33-м, половину русского крестьянства от голода уложил, да и когда в сентябре 39-го с Гитлером съякшался. По численности, сельское население, в три раза больше городского, вот и выбирай кто прав. Городские люди, все тупари, они жизни не видели. Куском колбасы да бутылкой водки Сталин их купил. Ты Александр, без обиды сказано, тоже тупая городская шпана. Вот приедете домой, обязательно побывайте в разных банях, но не в городских. Послушайте что говорят, только мнения своего всё ж не высказывайте. Поберегите себя.
Мещеряков больше всех понимал старика. Он знал все прошлые мытарства сельской жизни. «Но теперь будет по-другому. Мы победили. Теперь мы знаем, как зажиточно живут сельские люди в Европе. Не затем мы воевали, чтоб опять в раскулачьку, что б опять на Соловки». – Ребята! – крикнул он. – Давайте выпьем за Победу! Теперь всё будет по-другому! Вся Европа скоро будет на нас работать. Сегодняшние трудности - на короткое время, скоро будет коммунизм…
При слове «коммунизм», старик перекрестился: «Господи - избавь нас от лукавого!».
Слова Мещерякова солдатам понравились. Наступило общее затишье.
- За Победу!
Арефьев хотел добавить: «За Сталина», но промолчал.
После очередных выпитых стаканов, наступило примирение. Трехлинейная лампа стала подкапчивать, кончается керосин. Зеньков немного пригасил её. Можно с примуса подлить свежего керосинчику, но никто уже не хочет. Старый железнодорожник Василий покряхтел немного, молвил:
- Прощевайте робята. Ходите в бани, читайте газеты между строк, попуте-шествуйте по стране, тогда не будете обижаться. Хотя попутешествовать не на-до. У нас простых людей одно путешествие, или в Магадан, или на Соловки. Так что упаси бог.
Любопытный Мещеряков не выдержал:
- Дядь Вась! Хоть бы коротко рассказал о себе – кто ты, что ты, откуда ты?
- Эх, робята, нужно ли вам это?
Арефьев, в знак мира, тоже спросил:
- Расскажи дядь Вась?!
- Ну что ж. Только очень коротко и без любых вопросов. – Старик опять присел, и тихо поведал свой рассказ:
- Жил я с большой семьёй на хуторе Уварове, прямо в лесу. Детишек было шесть. Дворов на хуторе было четырнадцать. Жили очень бедно, так как земли в лесу не было. В 30-м году пришли коммунары. Хотели от нас выгоду поиметь, но просчитались, уж слишком бедноваты мы были. Хотели из нас колхоз сделать, но по малой численности народа, мы под самостоятельный колхоз не подходили. Тогда, чтоб мы не мешались районным властям, нас как кулаков выслали в Казахстан. Вначале запёрли нас в городской церкви. Там народищу жуть. Не кормили. Детишки наши с голоду все помёрли. Оставшихся в живых - в телячьи вагоны и, в Казахстан. Была зима, мы раздеты, не кормлены. В дороге от лютого мороза мы все окоченели до смерти, и отдали богу душу. На очередном полустанке всех нас из вагонов чекисты выкинули прямо на снег и уехали. Все были мертвы, а я наверно ещё шевелился, но не помню. Меня подобрал, такой же охранник товарного состава, как я теперь. Кое-как отогрел, оживил. Его состав вёз на запад какую-то руду. Дорога, зима, станции, охранники товарных составов сидели в последнем вагоне в открытом тамбуре. Хоть и были они в тулупах и валенках, но от длительной езды на лютом морозе, тоже коченели и мёрли как мухи. На одной из остановок, мой спаситель подвёл меня к последнему вагону соседнего поезда, там сидел замёрзший в дороге охранник. Он раздел его, отдал мне его тулуп, валенки, документы, посадил на его место, и вот теперь с чужим именем, я кукушкой болтаюсь по всей России как прокаженный человек. Без родины, без имени, без дома, жены и детей! – старик заплакал, пьяные слёзы покатились по небритым щекам. – Покажу я вам сейчас свои настоящие, а не чужие документы.
При этих словах он снял с себя железнодорожную фуражку. Ушей у него не было, лишь виднелись небольшие хрящи. Поднёс к лампе свои руки. Пальцы были скрючены, на мизинцах не хватало фаланг. Снял с себя сапоги. Кроме двух больших пальцев, ничего не было. На оставшихся пальцах ногти были до того изуродованы, что выглядели как копыта лошади с ярко-жёлтыми обрубка-ми ногтей.
- Вот все мои отмороженные документы, и их у меня никому уже не отнять, даже Сталину…
Старику помогли слезть. Неловко попрощались, разошлись. Мещеряков, как и всегда, уснул быстро. Арефьев с Зеньковым долго не спали. Они молчали, каждый думал о своём.
Арефьеву представлялось, что старик всё наврал, что Сталина окружают затесавшиеся в его доверие люди. Это они повинны во всех довоенных и воен-ных преступлениях. Это они повинны и в том, что теперь поля пустые и на них растут одни сорняки. «Да! - думал он, - Сталин наш святой. Это он устроил в бывшей России новую жизнь. А эти затесавшиеся «бывшие», мешают нам жить. Наверняка и этот дед железнодорожник никакой не крестьянин, а бывший помещик, сбежавший с этапа. Теперь разъезжает по всем дорогам, всё высматривает, вынюхивает. Он провокатор, а может быть и настоящий шпион».
Немного подумав, Арефьев вспомнил голые дедовы ноги: «Зачем, зачем их нам показал. Это неспроста. Не ноги, а копыта. Возможно, это сам чёрт явился нам, чтоб сбить нас с толку? Нет, это сам Диавол посетил нас, как я сразу не до-гадался. Недаром он так ненавидит Сталина…».
А Зенькову не давал уснуть рассказ Арефьева о том, как целый состав вра-гов народа в 1937-м году готовили отправить в советские концлагеря. По этому поводу у Феди есть и своя жутчайшая история, и огромнейший секрет, при вос-поминании которого, даже ещё до контузии, его бросало в пот, а потом в дро-жащую лихорадку. Он не то чтобы боялся об этом рассказать, но боялся даже вспомнить:
«Было это летом того же злополучного 1937-го года. Он, поздней ночью, возвращался от своей будущей жены, с соседнего украинского посёлка Мело-вое, к себе в Чертково. Два посёлка почти рядом, разделены только железной дорогой. Федина дорожка проходила мимо кладбища. Вдруг с притушенными фарами показалась машина. Он инстинктивно затаился. Тихо подъехав к клад-бищу, машина остановилась. Негромко загремели лопаты. «Странно! – подумал Фёдор, - неужели ночью покойников хоронят?!». Любопытство взяло верх, и он незаметно прокрался поближе, - залёг. Ярко светит луна, видно как на ладони. Приглушённые голоса: «Капай, капай недобитая контра!». Четверо мужчин ко-пали могилу. Трое по периметру, в руках, не видно, наверно пистолеты.
Федя от испуга закрыл рот ладонями. Ему показалось, что его дыхание ус-лышат.
Наконец могила выкопана. Трое с пистолетами, копающим, руки назад, - связали. Затем ноги вместе, - связали. Каждому в рот кляп. Столкнули в яму. Взяли лопаты, стали закапывать. У одного из четверых выскочил изо рта наспех воткнутый кляп: «Вы что! Христопродавцы! Пристрелите нас, или добейте лопатами! Разве можно живых людей в могилу зарывать?!» – «Замолчи поповская контра! Мы заставим вас Сталина полюбить! Пусть ваш православный бог защитит вас! Уж через десять минут будете с ним гулять в райском саду…».
Всё… - машина тронулась. «О-о-о-й, что… это! Чёрный воронок?! Это же НКВД-ешный «чёрный воронок»!! Господи не выдай!» – Федя затрясся в жут-кой лихорадке, язык отнялся…»
Лежа на коробках с женскими туфлями, Федя пытался пошевелить губами, не получалось. «Вот, вот откуда корни моей болезни, а я-то думал контузия. Контузия лишь ввела меня в то, довоенное, состояние, и теперь не отпускает. Болезнь вошла в меня ещё до войны! Живых людей, живых людей – закапа-ли!!…»
Зеньков проснулся рано, но в вагоне уже никого нет. На улице пасмурно и хмуро. Спрыгнул с вагона. «Эх, Русь беспечная. Прости нас боже!» Федя пере-крестился. «Долой безумного старика, железнодорожника! Долой хмурое ут-ро!».
Товарный поезд, который сопровождал «глупый» старик, уже уехал. Фёдор немного обрадовался: «Саня Арефьев, по горячке, мог бы деда оттащить даже в комендатуру, но мы не СМЕРШ-евцы, а простые люди. Хорошо, что старик уже уехал. «Живи дядя Вася, возможно в чём-то ты и прав…»
Хоть утро и хмурое, а хозяйственный Мещеряков и вездесущий Арефьев, уже сбегали к начальнику станции. Всё договорено, всё устроено. Всего-то и обошлись парой женских туфель 38-го размера. Теперь в Россоши и Чертково будет остановка. Новый состав сформирован. Наш вагон едет на юг. А эти, глу-пые москвичи – на север…
- Тук-тук тук-тук; тук-тук тук-тук; тук-тук тук-тук! – Вагон доукомплекто-ван ещё тремя демобилизованными солдатами. Один с Таганрога, два других с Дагестана. Через час Россошь. Опять позади мост - через Дон, позади и меловые горы.
3.


....... продолжение следует.

[Акованцев Михаил]

Продолжение повести "Ручей времени:
3.

Благодатный край! Черноземье! Одним Россошанским районом можно всю Европу прокормить! А Воронежская область?! - Весь мир прокормит! Народи-щу живёт - навалом! Работать, есть кому, - живи! Вот только б не мешали пло-диться и работать, - эти, перевёртыши, что власть в Руси забрали незаконно!…
Россошь, станция небольшая. Поезд стоит рядом с вокзалом. На платформе и в пристанционном рынке идёт торговля мёдом. Больше ничего нет. Россошь была и будет столицей медосборов. Тут живут обрусевшие украинцы. Очень добрые люди, и говор у них особый, русско-украинский.
- Микола! Цэ ты?!
Николай Мещеряков удивлённо огляделся. На платформе очень старый мужик с двумя деревянными вёдрами мёда.
- Дядь Вань! Неужто ты?!
- Да Микола, я!
Повезло Мещерякову. Только слез, и сразу знакомый, сосед.
- Ты чего тут дядь Вань?
- Да с жинкой мэдом торгуемо! - тут мы всё ж вынуждены ввести перевод местного диалекта на общепринятый язык, и старик Иван продолжает: – Вот сосед скотником работает, на колхозной телеге подсобил нам старикам до во-кзала мёд подвести, а сам пока уехал свата повидать. Он у него тут на чугунке (ж/дороге) работает.
Мещеряков обрадовался:
- Мой дядя тут тоже в обходчиках ходит!
Тут уж вмешался Арефьев.
- Дядь Вань, когда телега обратно за тобой вернётся?
- Да к обеду точно, а может и раньше, ведь лошадь нужна на скотном дворе. Там моя сноха дояркой работает.
- Дядь Вань, а как вы тут живёте? Чем дышит колхоз.
- Ну, чем дышит служивый, тем и дышит, что пока живы. В колхозе только восемь коров. Зерна нет. На трудодни опять ничего не дадут. Вот только мёд и выручил. Незнаем, куда его девать в этом году. За всю мою память, да и память моих дедов, такого медосбора никогда не было!
- Почему ж такое! – удивился Арефьев.
- Как почему?! – в свою очередь удивился старик. - Так ведь часто шли до-жди. Лето теплое. На полях сорняки выше метра, а клевер нынче тоже с пол метра, не прокосишь. Такого высокого и густого клеверочка никогда не было! По десяти вёдер с каждого улья накачали. Ещё б можно качать, да сливать уже некуда.
- Дядь Вань, - теперь уж не выдержал Мещеряков, - а что - поля разве не за-севали?
- Да как же, - старик, озираясь по сторонам, перешел на очень тихий голос, - всё честь по чести засеяли, только в сеялках зерна-то не было!
- Как? Как? – одновременно удивились Мещеряков с Арефьевым.
Старик наверно пожалел, что выдал полу тайну, и ещё более снизив голос, почти зашептал:
- Зерна ведь сейчас в колхозах никакого нет. Почитай с 40-го года и по сей момент, нет. Америка нам уже своё зернышко не шлёт, мы-то выиграли войну. Она думает, что с завоёванной Германии нам зерно привезут, а получается на-оборот: оттуда поезда пустые едут, а туда гружёные. Так что зерна нигде нет, но с района приказ пришёл: засеять. Им наверно тоже, сверху приказали. Вот получилось, – отсеяли без зерна! Подали сводки по цепочки наверх. Всё в ажу-ре. А если б не отсеяли, то весь бы район, да и всю бы область на Соловки, или под расстрел!
- А как же теперь с урожаем? - удивился Арефьев.
- А вот урожай с сорняков мёдом и собираем. А насчёт пшеницы, так напи-шут, что всё сгнило от дождя! Нет, за то, что «сгнило», могут и посадить, а вот с несуществующей засухи спроса нет. Так что на засуху всё и спишут.
У Арефьева в голове опять промелькнуло сомнение: «Как же так, неужели вредители сидят во всех структурах советской власти? Наверняка от Сталина утаили и эту правду. Правильно, что от нас с Ростова в 37-м году увезли эше-лон врагов народа. Надо б и теперь это повторить в нашем 1946-м году. А что девочка упала на рельсы, это случайно: - лес рубят, щепки летят!» - и вслух, чтоб прекратить эти глупые разговоры, добавил:
- Дядь Вань, помоги соседу Коле на телеге маленькие трофеи до дома до-везти. А я твоей снохе за это пару туфель подарю…
Старик безмерно обрадовался:
- Конечно, конечно служивый, обязательно помогу.
Он принял в подарок коробок с туфлями и, растрогавшись, сунул солдатам в вагон целое ведро мёда.
Всё улажено. Обнялись, слёзно попрощались, пообещали друг к другу в гости ездить, благо тут недалеко: Россошь, Чертково, да и Ростов, почти сосе-ди. А уж писать, будем каждый день. Николай Мещеряков остался на перроне с дедом и своим грузом. Женских туфель он много не взял. «Как-то стыдно перед односельчанами». Но зато «выгреб» почти всё оставшееся у ребят продовольствие: половину спичечных коробков, соль, чай, крупу, весь сахар. «В голодном колхозе всё сгодится!…»
Опять стук колёс. Теперь почему-то они сучат не так весело. «Нас всё меньше и меньше. Только двое. Дагестанцы скучковались в углу. Таганрожец тоже».
- Эй! Нерусские «черти». Присоединяйтесь к нам русским «дуракам» чай с мёдом пить! А ты, земляк с Таганрога?! Чего приуныл? Может быть ты немец-кий «шпион»? А ну-ка, тоже к нам! Эх, жаль, что водочка кончилась, мы бы сейчас за победу выпили, - смеётся Арефьев.
- За победу и чай не грех выпить! – улыбаются дагестанцы. – Чай мы лю-бим.
Сидели впятером. Пили чай. Шутили. Арефьев, как бы оправдываясь, го-ворил:
- Вы кавказцы недолюбливаете шуток, а мы русские любим над собой по-смеяться, а то бы, и не выжили на войне.
Один из дагестанцев ответил:
- Мы всё понимаем, и любим шутки, когда это не касается каждого из нас. Я, по национальности: тат, мой земляк – аварец. Хоть и разные у нас веры, но мы дружим, а так же уважаем и вас православных.
Арефьев не очень смысливший в христианской вере замолчал, а Федя Зеньков обрадовался:
- Вот и хорошо! Бог у нас один. Будем дружить. Мы братья, и дети одного Создателя…
Как-то очень быстро, даже «подозрительно» быстро, приблизилась стан-ция Чертково. Ведь только Кантемировку проехали, а тут уже выходить. Федя Зеньков очень волнуется. Арефьев его успокаивает:
- Федь, хочешь, я в Ростов не поеду, а провожу тебя домой. Ты не волнуйся, никто тебя не обидит.
- Нет Сань, я один. Надо ж когда-то перебороть свой страх…
Вот и остановка. Арефьев проявил небывалую активность:
- Эй, ребята! Помогите Феде сгрузить его половину коробок, а я сейчас бы-стро смотаюсь на грузовой двор. Может, подмогу найду…
Сгрузили большую кучу картонных коробок, куда девать? С грузового двора движется большая телега. «Тьфу, да это же Арефьев с каким-то инвали-дом едет». На телеге сидел пожилой мужчина маленького роста, правой руки не было по локоть.
- Фе-дя! – крикнул Арефьев. – Принимай такси. Только придётся отдать ведро мёда. Наш извозчик не верит такому счастью. Тебе подфартило, так же, как и Мещерякову.
Мужики! – только кобыла моя на два часа свободна, дальше мне нужно ещё пять шпал от склада к стрелкам подвезти.
- Ничего мужик, не беспокойся, - ответил Арефьев. – Федя, до твоего дома далеко?
- Да если быстро, минут десять, а медленно, за пятнадцать доедем.
- Ну вот, - обрадовался Арефьев, - давай ребята грузи коробки…
- Но-о, рыжая! – железнодорожник замахнулся кнутом.
- Стой, стой мужик! – Арефьев кинулся к вожжам. – Дай попрощаться с во-енным другом. Мне теперь без друга, как тебе без руки! Как ты справляешься одной левой?
- Да я ведь левша, мне легче. Вот в 43-м комиссовали домой.
- Раз левша, небось, самострел? – не к месту сострил Арефьев.
- А ну-ка, сгружай свои коробки! Не нужен мне ваш мёд.
- Ты что! Товарищ! Я же глупо пошутил. Прости «мерзавца». Ты же земля-ка, героя, домой повезёшь! Фёдор Зеньков его зовут.
- Зёньков? Федя? Да я же хорошо знал его покойного отца! Вместе пацана-ми по воскресеньям в церковь ходили. Да, - как теперь всё изменилось. Федя, помню и тебя, попрощайся с другом, и поедем…
Сцену расставания ни описать, ни рассказать не возможно. Два человека, два солдата, молча, стояли - обнявшись в одно целое. У Феди слёзы, у возни-цы слезы, у дагестанцев тоже.
- Федул – губы надул, прощай Феденька, увидимся ли вновь, не знаю. Чует моё сердце долгую с тобой разлуку.
Арефьев крепкий, очень крепкий. Слез нет. В глазах уверенность:
- Федя, чуть что, сразу телеграфируй. Привезу весь Ростов! Любому морду набьём.
Извозчик, вытирая глаза и не понимая иносказания, успокоил:
- Зеньковых все тут уважают, да и бандитства у нас нет, и никогда не бы-ло…. Ну что ж, трогаем. Но-о… - Телега поехала, медленно скрываясь за по-воротом улицы. Одновременно дёрнулся и состав. Паровоз засвистел, обдал рельсы паром. Колёса крутнулись несколько раз на одном месте, состав ещё раз дёрнулся, колёса паровоза замедлившись, схватили сцепку с рельсами и поезд так же не спеша, как и телега, поехал дальше. В конце перрона маши-нист ещё раз выпустил пар, и поезд скрылся в синей дымке белого облака…

Конец августа. Закрома России в это время всегда бывают наполнены хлебом. Краснодарский край и Украина ещё в июле собирали свой богатый урожай. Ростовская область в этом тоже не отставала. А Воронеж? Область? – Не чем не хуже, даже в пять раз лучше! Вот Поволжье – да!…, у них засуха: один раз в сорок лет. На Украине: раз в семьдесят лет. В центральном Черно-земье: раз в сто лет. А уж выше Воронежа, в Нечерноземье, наоборот, - почти каждый день дожди. Береги урожай, как бы ни сгнил…
Нынче же 1946 год! Видно бог прогневался на СССР. В этот год, от Вла-дивостока до Архангельска; от Кушки до Новой Земли - сплошная засуха. По крайней мере, так утверждает газета «Правда». Почему-то в Польше и Фин-ляндии засухи нет. Нет засухи и в Турции, и в Румынии, и в Венгрии, а вот СССР нынче без дождя! Закрадывается подозрение, что британцы с американ-цами придумали новую климатическую войну против коммунистов в СССР. Да-а! До чего только не додумались эти янки, ужас!! Весь потенциал их учё-ных направлен на наше уничтожение. Они спят и видят, как бы заслать в нашу страну больше шпионов, как бы больше навредить нашим советским людям. Вот и придумали, чтобы в этот год у нас не было дождя. Плохо мы знаем нашу историю, очень плохо! Кто знает хорошо, то помнит, что и в 1921 году у нас был сплошной голод от засухи, и в 1933 году тоже. Но почему-то в том же 1933 году в США шли обильные дожди. Полное перепроизводство пшеницы. А у нас хоть и ввели сплошные колхозы, но как обычно голод, и виноваты в этом конечно американцы. Это они украли у нас дождь. Это последователи знаменитого учёного-мистика, Николы Тесла, постарались!… - Ну, так им и надо! У них перепроизводство, кризис. Пшеницу некуда деть. А у нас, всё нормально. Только почему-то в том же 1933 году, Сталин отказался от безвозмездной американской помощи: «Голода в Советском Союзе нет! И никогда не будет!…»
Федя Зеньков медленно приближался к своему дому. Волнение всё боль-ше и больше пронзало его больное сердце. Вот скоро и знакомый двор…
«Поместье» Зеньковых располагалось на отшибе посёлка. Небольшой об-лезлый домик, обнесённый старым покосившимся плетнём. Старые ворота, не открывавшиеся несколько лет, калитка.
- Тррр, - телега подъехала ко двору, остановилась. Федя соскочил с повозки, крикнул извозчику, чтоб подождал и вошёл во двор. На него кубарем кинулась лающая собачонка. И вдруг коснувшись солдатских сапог, громко заскулила.
Федя обомлел:
- Шарик! Что ли - ты?? – Собачонка ещё громче заскулила, бросилась к Фе-де, передними лапками обняла левый сапог.
- Как же так?! Как же так?! – бормотал растерянный Фёдор. – Шарик! Уз-нал, - узнал хозяина. Как же так! Ведь больше пяти лет прошло, а ты не забыл. Как же так?! Шарик, милый кобелёк, миленький! – Федя гладил собаку, из глаз которой, как у человека, текли слёзы… Он продолжал гладить собаку и она, скуля, стала лизать ладони его шершавых рук.
Теперь Фёдор хозяин. Он не собачонка. Он не будет скулить и плакать. Смело, шагая, демобилизованный солдат открыл двери, вошёл в дом. Минуя сени сразу внутрь. Нутро избы: только одна комната и русская печь посереди-не. Тишина. Ближе к окну за столом на голой лавке сидят трое маленьких ре-бятишек. На столе маленький котелок с кашей. Больше ничего нет. Дети голы. Нет ни обуви, ни штанов, ни трусиков. Только старые заплатанные рубашонки до колен. В худых ручонках деревянные ложки. И лишь сверкание голых пяток примиряет скудную обстановку…
Фёдор к котелку, взял в руки, заглянул:
- Что это??
Самый старший, открыв от удивления рот, произнёс:
- Каша из ячки…. Дядя, а ты кто?
У Фёдора заходили желваки на скулах. Он хотел швырнуть котелок в от-крытое окно, но сдержался. К сожалению, не сдержался его рот. Он в судороге скривился, и в гневе произнёс:
- Ироды! Изверги! – далеко спрятанная в подсознании «кацапская» речь, хлынула наружу. – Маих дятёшек мучять!!… Дятёшки, я ваш папка! От ныня небудитя ячнявая хавать! Небудитя! – Он кинулся наружу. Открыл настежь калитку и, безумно бормоча, стал с остервенением швырять коробки с обувью прямо во двор:
- Война проклятая! Фашисты проклятые! Гитлер проклятый! Сталин прок…, - он до боли прикусил губу, не понимая, почему Сталин тоже попал под рассерженное слово, но как молитву, продолжил причитать… - Фашисты проклятые, Гитлер с другом грузином проклятые… Ироды! Обобрали наших детей…
Потом Фёдор отобрал для своих ребятишек пол кринки мёда и извозчик, оставшись довольным, с почти полным ведром мёда уехал на станцию. Федя назад в избу, а там уже старший мальчуган достал из комода присланную с фронта фотографию, и придирчиво рассматривал.
- Вроде как наш папка, а вроде и не наш?!
Потом, спрятав её за спину, спросил:
- Дядя, а откуда эта фотография, узнай?
- С Венгрии сынок, это моя фотка, с Венгрии!
- Папка!!! – мальчуган кинулся к отцу, обнял ноги.
Двое младшеньких, подчиняясь инстинкту подражания, тоже робко по-дошли к отцу и, так же как и старший, обняли его. Они не понимали, почему нужно обнимать незнакомого дядю, но так делал их старший брат. Русский солдат стоял посередине своего дома, и трое исхудалых ребятишек крепко прижавшись к нему, так же молча стояли у своего освободителя, защитника и героя.
Даже при такой, душещипательной встречи, у Фёдора не показалась сле-за. Только желваки ещё долго ходили на его сомкнутых скулах.
- А где же мамка? – Фёдор немного подобрел.
- Она, она, она в колхози! – Ответили сразу три голоса…
Поздним вечером пришла жена. Столько было радости, что Федя даже забыл про свою болезнь. Разговор с женой заходил уж за полночь. Но спать не хотелось. Из рассказа Федя узнал, как жена с ребятишками жили все эти пять лет. Выручила добрая старая корова. Перед оккупацией их коровёнку хотели конфисковать в общее эвакуированное стадо, но жена успела её спрятать в овраге. Пришли немцы, их сменили итальянцы. Корову никто не тронул. Наоборот, два раза итальянские солдаты привозили к ним во двор по большой копне накошенного, высушенного сена, так как иногда проходили брать у хозяйки молоко. Федя узнал, что итальянцы были добрыми людьми. Однажды они нашли в одном из сараев бредень. Это было целое событие. Как только итальянцы шли в местный пруд ловить рыбу, так мальчишки всего села бежали за ними. Как затянут бредень, вытянут на берег, итальянцы хватают лягушек, а мальчишки рыбу. Жена рассказала, как однажды пришёл итальянец и попросил сковороду, на которой они пожарили лягушек. После этого Федина хозяйка не знала, что с этой сковородой делать. Выкинуть, жалко. Из всего-то хозяйства одна сковорода и осталась. Эти басурманы обесчестили непотребной пищей нашу русскую посудину. Но умная хозяйка нашла выход. Она три раза в день намазывала сковороду коровьим маслом, а собака Шарик с удовольствием её вылизывал. После такого недельного «обеззараживания», Федина жена ещё раз хорошо вымыла сковороду, и рискнула пожарить на ней картошку. Картошка была вкусна, и лягушками не пахла. Было смешно, Федя смеялся, а когда жена рассказала, как итальянцы зимой 1943 года уходили к себе в Италию, ему даже стало жалко этих вояк-лягушатников. Италия уже выходила из войны, но в это время была суровая зима: «Итальянцы в своих южных шинелочках, тонких пилоточках. Чтоб не замёрзнуть, головы повязаны теплыми женскими шалями и платками, которые они нашли в наших домах. Ботинки обмотаны женскими тряпками и рогожами из соломы. Сверху шинели укутаны, бог знает чем, - кто старым одеялом, кто так же женским платьем или юбкой, некоторые обыкновенной простынёй. Движутся гуськом, один за одним, а чтоб не упасть, связаны верёвкой и держатся руками за неё и друг за друга. Впереди идёт ишак (осёл). Передний солдат держит его за хвост. Так ишак и тянет всю колонну солдат домой в свою Италию. Их никто не трогал, даже озорные мальчишки. Хотя толкни из них любого, и как домино они посыплются от холода, голода и устали на русский белый снег.
Ночью, перед самым рассветом, Феде приснился странный сон. Ему снился его двор, дом, комната, которая была несравненно большой. Посреди комнаты стол. За столом два знакомых мужика. У одного усики короткие чёрные, у другого длинные рыжие. Как только не всматривался Федя в эти знакомые лица, но узнать почему-то не мог. Под столом выкопана глубокая яма. На столе большая сковорода, вокруг неё бутылки немецкого шнапса и четверть грузинской чачи. На сковороде большие жареные лягушки, и вот это уже и не лягушки, а огромные жабы, которые неприятно квакают. Собака Шарик находясь на лавке, пытается лизнуть сковороду. Шарика держат за хвост, и пытаются оттащить от своеобразного деликатеса куча итальянский солдат. Они связаны между собой верёвкой. Их головы покрыты красивыми женскими платками. Во рту у всех грязные тряпки, это кляпы. У того, кто держит Шарика за хвост, кляпа нет. Федю очень удивило, что на собаку итальянец кричит на русском языке: «Куда прёшь кулацкая контра!». Жабы квакают на двух усатых мужчин: «Дожарьте нас, дожарьте! Не ешьте нас жи-выми!». Но те не слушают. Они спорят меж собой. Короткоусый кричит: «Выпьем за мой социализм», - длинноусый, - «нет, выпьем за мой социа-лизм!». Они обнимаются, целуются, пьют на брудершафт. Вдруг в дверях Арефьев, в руке пистолет. Он ведёт хромого деда железнодорожника: «Вот поймал шпиона!». - «Веди, веди его суда! Толкай в яму!», - радостно кричат двое собутыльников. Арефьев подводит деда, двое усатых людей улыбаются. Федя пытается спасти деда. Но он прирос к полу, ноги не двигаются. Тогда он кричит другу Сане, но губы не шевелятся, и голоса нет. Федя плачет, деда жалко, но усатые люди хохочут ему прямо в лицо.
Федя в слезах, и сильно дрожа, быстро проснулся. В глазах ещё лики, смеющиеся усачей. Фёдор в шоке: «Как же я сразу не узнал: там во сне?! Это ж были Сталин и Гитлер!». Лица этих людей еще долго стояли в Фединых глазах.
- Федя, Феденька, что с тобой? Ты весь дрожишь, - жена толкала в бок.
- Я болен Маш, я очень болен. Мне нужно к врачу…
Прошло некоторое время. За этот срок Фёдор стал на учёт в военкомат. Побывал у врача, который выписал ему успокаивающего брома и настойку валерианы. Успел так же продать несколько пар женских трофейных туфель. Теперь Фёдор настоящий богач, и даже у него появились карманные деньги на непредвиденный расход. Весь «непредвиденный расход» заключался в большом желании выпить кружечку вкусного пива, которое продавалось в привокзальном буфете станции Чертково.
Высокий круглый столик у окна. За окном уже сентябрь. У столика не-знакомый коренастый мужчина лет тридцати пяти с кружкой пива. В буфет зашёл худощавый военный, роста выше среднего. Погон на гимнастёрке нет. Сразу видно, что недавно демобилизован. Взял пиво, вокруг никого. Только у окна одинокий посетитель. Одному скучно, так двое людей оказались за од-ним столиком.
- Здравствуйте, меня зовут Фёдор, фамилия Зеньков. Здесь меня все знают с детства. Разрешите с вами почаёвничать пива.
- Да, да, конечно. Очень рад. Вы наверно недавно демобилизовались. А я вот сюда тоже недавно приехал. Устроился на работу.
- Кем же, если не секрет?
- Извините, что не представился. Я ветврач. Работаю в лаборатории. Белые мыши, белые крысы, морские свинки. Привозим лекарства с Миллерово, проверяем их на подопытных животных, потом рассылаем по колхозам. Некоторые лекарства из компонентов сами готовим. А уж если какая эпидемия: сап лошадей или ящур коров, то едем на помощь колхозным ветеринарам…, а зовут меня Александр Павлович.
После первой кружки пива, мужчинам показалось, что они знают друг друга целую вечность. Поэтому разговоров и вопросов было бесконечно. Вы-делим вкратце лишь некоторые из них.
- Александр Павлович? Хоть ты и ветврач, но скажи, почему у моего младшенького сынишки большой живот и кривенькие ножки.
- Да-да, конечно. Это рахит.
Фёдор испугался:
- Что, серьёзно?
- Нет-нет, не волнуйся. Всё пройдёт. Приходи завтра в мою лабораторию. Я налью тебе бутылку рыбьего жира. Будешь детям во время еды давать по столовой ложке. А чтоб хорошо пили, подсаливай его солью прямо в самой ложке. Через месяц всё будет нормально, и ножки выпрямятся. Нынче рыбий жир для детей в дефиците. Животным: коровам, свиньям привозят целыми бочками, а нашим детям нет. Моя жена, Евдокия Фёдоровна, заведующая дет-ским садом, так прислали на целый год, только пол литра рыбьего жира на всех детей. Я возил в Миллерово на анализ, детсадовский рыбий жир и наш, для животных. Так анализ показал, что наш рыбий жир, качественнее детса-довского. Вот как у нас любят детей. Присылают отходы, которые остались от ветеринарного рыбьего жира. Всё для свиней, - а детишкам, дулю. Пришлось детскому саду с нашей лаборатории налить десять литров рыбьего жира. Пусть русские детки растут. Ты Фёдор если ещё нигде не устроился, то приходи ко мне на работу, возьму тебя санитаром, а по совместительству ещё и конюхом. Будешь на двух ставках. Деньги неплохие. Получишь получку за месяц такую, что в колхозе и за десять лет не заработаешь. Двести пятьдесят рублей будешь получать!
Так и решили, будет Федя санитаром, а по совместительству ещё и коню-хом. Будет разъезжать с ветврачом по колхозам, помогать лечить животных.
Александр Павлович, - кто же он такой? Как так получилось, что именно он повстречался на Фёдином пути?… Да-а! Пути Господни неисповедимы. Мир тесен! И нормальные люди встречаются меж собой чаще, чем ненор-мальные. Александр Павлович, оказывается ещё, и умнейший человек! Кто, к примеру, знает в 1946 году: кто такой Адам Смит?! А Александр Павлович знает. Адам Смит, это антипод Карла Маркса. У Маркса деньги – бред! У Смита – двигатель экономического прогресса. У нас пока всё по Марксу: кол-хозникам денег не положено. Скоро и рабочим деньги будут ненужные. Дей-ствительно, зачем деньги, когда на них ничего не купишь! Всё будет по кар-точкам и талонам: от каждого по способностям, к каждому по потребностям. А какие у колхозников способности? Да никаких! Быкам хвосты крутить каждый сможет. Значит, обойдутся буханкой хлеба раз в год. А вот, к примеру, начальство! Это да! Ночами не спали, в институтах учились!! Отвечают и за себя и за всех нас!! Им не только кучу бесплатных талонов, но и отпуска, и путёвки в Гагру…
Александр Павлович хоть и очень умный, но весьма отсталый человек. И верит только Адаму Смиту. Поэтому он посоветовал Феде в этом году про-дать все трофейные туфли:
- Федя, в этом трудном году ничего нет. Всё дорого! Твои туфли пойдут по наивысшей цене. В следующем году, жизнь улучшится. Туфли будут лежать в каждом магазине, и никому не будут нужны. К тому же, с Германии могут навезти кучу товаров в обмен на нашу пшеницу. Свои трофейные туфли, ты просто выкинешь. Быстрей их продай, и вложи деньги в дело. Например: обзаведись вновь коровой. Твои дети сразу пойдут на поправку. Это будет твой сельский капитал. Оставшиеся деньги припрячь. Потом мы подумаем, как их прибыльно потратить.
Так Фёдор и сделал. Теперь он не только санитар, но почти и «коммер-сант». Но об этом, хвалиться нельзя. Если узнают, сразу дадут пять лет ка-торжных советских лагерей.
Наступила весна 1947 года. У Зеньковых всё отлично. По совету Алек-сандра Павловича, Фёдор продал трофейные туфли. Осталось только две па-ры. На эти деньги купил дойную корову. Детишкам, на «чёрном» рынке, обувь, одежду, а старшему сыну ещё и школьный ранец. Ведь он уже кончает первый класс. Оставшуюся тысячу рублей Федина жена Мария спрятала на самое дно сундука, доставшегося ей ещё от бабушки. Сундук с женским хол-стяным бельём в то время, был главным приданным, и в нём заключалось ос-новное семейное богатство. На тысячу оставшихся рублей, с небольшой эко-номией, Фединой семье можно не работая прожить целых пол года! Всё хо-рошо, даже лучше того. Только попались Феде «неправильные» соседи, а точнее соседка. Вроде две нормальные семьи, всё одинаково: муж, жена, так же трое детей. Работают в колхозе, муж тоже фронтовик. Разница лишь в том, что у Феди три мальчика, у них же три девочки, и муж соседки дядя Ваня за-кончил войну не в Венгрии, а в Германии. Всё одинаково! Так нет. Как же: «Ведь этот Зеньков с войны, смог привезти целый вагон дамских трофейных туфель, а мой дурак, только две немецкие простыни!».
Но соседка тоже не лыком шита. Каждый день, на бельевой верёвке, она «просушивала» в своём дворе очередную простыню. Хоть на этих простынях никто и не спал, по причине ценности, но на обзор соседям, простыни суши-лись каждый день. - «Пусть соседи завидуют нам! Мы тоже богатые! У нас этих простыней – завались!».
Но вот случилась непредвиденная, «вселенская» оказия. Меж соседями забора-то, не было. Жили раньше вместе, а теперь врозь. Но животные – ма-лодумы, и Федина корова по причине глупости, прошла во двор к завистли-вой соседке. И по своей животной простоте, полностью сжевала немецкую трофейную простыню.
Да, - был огромнейший скандал: «Наше богатство, накопленное прошлы-ми поколениями, - пропало!». – Крик, шум: «Они куркули, а мы настоящие про-летарцы. Нас Сталин защитит!». – Дело дошло даже до суда (соседка постара-лась).
Вызвали Федю в суд. А суд показательный, на весь район! Фёдор по при-чине нервной болезни совсем почернел. Он уж был готов отдать соседке за тро-фейную простынь свою корову. Хотя отдавать как бы и нечего: «Ведь молоко у нас с соседями пополам. У них дети, у нас дети. Пей, сколько хочешь, нам не жалко. Хоть соседка и завистлива, но с Иваном, её мужем, у нас всё общее. Мы фронтовики. Видели смерть в глаза. Детишки, как одна семья, играются. Иван часто привозит сено. Как корову делить, она общая, - на два двора. А потерю простыни мы возместим». – Но соседка неумолима…
- Встать! Суд идёт!
- Оглашается приговор, - женщина судья смотрит очень строго. – Присуж-дается семье Зеньковых: возместить полный ущерб нанесённый их коровой. Возместить Парфёновым нанесённые убытки - тем же материалом, и такого же качества в полной мере!
Федина соседка в шоке. Она упала в полуобморок. На неё брызжут водой. Вот она немного отошла, и поток местной, диалектной брани вылился на суд:
- Как! Как! У нас - у нас - всё немецке, немецке, немецке! А нам вернуть гивно (говно), гивно советске??!! – и истица опять в «обморок».
Судья: «Мы сейчас всё исправим, всё будет по справедливости…»
- Суд удаляется на совещание!…
В глазах завистливой соседки торжество: «Вот, вот она советская закон-ность и справедливость!», - а словами:
- Наконец-то Сталин накажет богатых кулаков-куркулей!..
- Встать, суд идёт!
- Оглашается новое постановление районного суда Чертковского района, Ростовской области: За антисоветскую агитацию и пропаганду, за умаление со-ветского имущества, за восхваление капиталистического имущества идейного врага, - оглашается приговор: Присудить Авдотье Никифоровне Парфёновой десять лет заключения, строгого режима, с отбыванием срока в лагерях ведом-ства - Главного управления лагерей (ГУЛАГ), РСФСР.

4.

Зима, конец декабря 1947-го года. Яркий солнечный день. Ветврач, Алек-сандр Павлович, неудержимо весел. Пиво в привокзальном буфете льётся рекой. За столиком только он и Фёдор, больше никого нет. Рабочие грузового двора заполнят буфет только после 16-00. В полупустом буфете смех:
- Ха-ха-ха! Я думал обхитрить советскую власть. Но оказалось, что Сталин гораздо умнее меня! Я доверял этому паршивому британцу Адаму Смиту, этому «жидовскому» кузнецу, а Карл Маркс хоть тоже «жид», но оказался хитрее. Действительно, зачем при коммунизме деньги?? Денег при коммунизме не по-лагается. Было у меня 18 тысяч рублей. Вся моя девятилетняя работа ветврачом в горах Кавказа во время войны. Теперь я чист перед людьми, и пред деньгами. Денежная реформа оставила мне только тысячу рублей.
Фёдор не весел. - «У ветврача государство конфисковало денежной рефор-мой 17 тысяч, а у меня лишь 900 рублей. Хорошо хоть сто рублей мне оставили. Как жалко Александра Павловича». - Федя в шоке. Он в мыслях продолжает жалеть ветврача. А ветврач успокаивает Федю. Ему жалко Фёдора, за его ду-шевную болезнь.
- Не горюй Федя, мы прорвёмся! У нас всё нормально. Хоть Сталин и отнял у нас заработанные деньги, но мы на государственной работе. Хоть что-то бу-дем получать. Вот как теперь колхозники будут жить совсем без денег? Ведь у них скромные заначки хранились так же под подушками, как и у нас. Да и дож-дя в это лето маловато было. Посадили зерновых тоже не в полной мере. Стало быть, по трудодням уже который год опять ничего не дадут. Городским людям, - им чего!! У них карточки! Они не голодают. А у колхозников – ни карточек, ни денег, ни отоваренных трудодней, ни выходных и отпусков, ни пенсий. Паспорта отняли. Сбежишь, с колхоза, – сразу в тюрьму. Настоящее крепостное право. Хуже каторги!
- Тише, тише Александр Павлович, вдруг кто-то услышит! Посадят!
- Так нет никого!
- Как говорил один старый железнодорожник дядя Вася: «У стен в Совет-ском Союзе ушей много!», так что подслушать и доложить, найдётся кому…

Минуло десять лет. За это время произошло много событий. Семьи Зень-ковых и Парфёновых теперь не только соседи, но как одна семья. Горе, русских людей, не разъединяет, а наоборот: соединяет, сплачивает. Теперь на общем дворе, две молодые коровы, три кабанчика, а уж кур, - не счесть. Ухаживают за живностью – сообща. Девчатам Парфёновым - около пятнадцати, Зеньковым ребятам шестнадцать. Молодость! Ребята кормят животных, убирают за ними, помогают отцу Фёдору и соседу дяде Ване косить траву, сушить сено. Девчата доят коров, стирают, готовят. Излишки сливочного масла носят на привокзаль-ный рынок. Продают пассажирам проходящих поездов. Теперь жизнь ровная. Можно сказать: даже счастливая. Спасибо Никите Сергеевичу Хрущёву, за при-личную сельскую жизнь. Мамка Парфёновых девчат, скоро вернётся домой. Её реабилитировали. Сняли с неё политическую статью. Её муж Иван безумно рад: «Раньше, на целый год, жена вернётся из заключения! Спасибо Никите Хрущё-ву!…».
Да! Теперь соседка Авдотья Парфёнова не будет завидовать Зеньковым. Жизнь научила. Да и как теперь завидовать. «Ведь у нас всё общее. Глядишь, и Зеньковы ребята женятся на наших девчатах. Тогда не только горе нас пород-нит, но и русская кровь. Станем родственниками…»

Вот уже и август месяц 1956 года. Фёдор Зеньков сегодня в гостях у Алек-сандра Павловича. Отмечают круглую дату: десять лет, как Федя вернулся с войны. Жена ветврача, перед войной, хоть и была на четвёртом месяце бере-менности от первого мужа, но Сталину нужны были солдаты-санитары и её, несмотря на беременность, призвали на фронт 23 июня, то есть на второй день войны. И сразу на передовую таскать раненных солдат. Так как цена солдата в СССР была нулевой, то её даже не комиссовали, а перевели в госпиталь. Соот-ветственно от перенесённых бомбёжек восьмимесячный сынишка родился мёртвый. Хорошо, что опять не отправили на передовую таскать раненных сол-дат, а оставили в госпитале. Вот так всю войну и прошла, от санитарки на передовой, до старшей медсестры военного госпиталя. Так же войну закончила в Венгрии. Вспоминают с Фёдором бои под Секешфехерваром. Это был мадьярский Сталинград. Город переходил от одной стороны к другой. Однажды наши войска опять отступили, и несколько госпиталей остались под мадьярами. Мирное население, в буквальном смысле, вооружившись кухонными ножами, вырезали наших раненых солдат. Некоторым из них всё ж удалось убежать. В это время по Дунаю шёл сильный ледоход. Раненые бойцы забрались на льдины, и уплыли вниз по течению, а там уже наши.… Вот что творит, даже с гражданскими людьми, фашизм, которому имя: Национальный социализм (национал социализм, нацизм). Он превращает людей в зверей. Хотя, как говорил железнодорожник дядя Вася: «Наш интернациональный социализм (интернационализм, интернацизм), ещё хуже!».
Сидели долго. Пили «Особую московскую водку», закусывали Краковской колбасой купленной в привокзальном буфете. Тут и поведал Фёдор, под боль-шим секретом, историю своей болезни…
- Да, палачи-коммунисты много погубили русских жизней, - констатировал ветврач, – даже наверно больше чем фашисты. Только ты Федя больше свою историю никому не рассказывай. Хоть время уже изменилось и нерусский Ста-лин, как истинный враг русского народа - разоблачён, но много еще сталинских коммунистов осталось в нашей стране, и они ещё живы. Опасайся их! Вряд ли этих коммунистов, когда-либо, осудит советская история. Потому, что они при-своили себе, нашу, русскую победу, над их довоенными друзьями - фашиста-ми…
Потом смеялись над тем, как Фёдор в 1952 году, будучи крёстным отцом родившегося сына ветврача, в строгой тайне, носил с Евдокией Фёдоровной на крещение в дом священника, их ребёнка. Они рисковали своими жизнями ради православного обряда, так как Сталин был ещё жив. Ох, и рисковые наши рус-ские люди! На войне риск был вынужденный, а тут осознанный, личный.
- Религия обязательно нужна, она основа жизни любого общества, - произнёс Александр Павлович, - взять, к примеру, израильский народ. Благодаря своей религии, они не растворились в Римской империи, не ассимилировались. Более пяти тысяч лет существуют. Вот недавно своё государство возродили. У каждой нации и государства, должна быть историческая, духовная основа. Это то, что нас объединяет. Если этой основой была бы ненависть к ближнему, то мы уж давно б перебили друг друга. Нам же повезло! Духовной основой, для объединения Руси в одно государство: стала православная любовь друг к другу. Православная христианская идея любви, глубоко проникла в наши национальный корни, в наш фундамент жизни. Православная вера является основой Руси, нашими корнями. Она является нашей национальной идеей и идентичностью русской нации. Насильственная обрубка этих корней и привела к разрушению Российской империи, а фактически и к деградации современной России. Нынешняя власть пытается построить новое здание государства на фундаменте, заложенном на имущественной, классовой ненависти человека к человеку, а стало быть, и государства к человеку. Эта власть, отделив своё государство от русской пра-вославной церкви, отделило и весь российский народ от себя. Теперешнее со-ветское государство чуждо как русскому духу, так и русскому люду, и враждеб-но нашей Родине. Потому, возглавляемое коммунистами, оно и уничтожило столько российского народищу, что в истории никогда не было такого много-миллионного варварства. И как говорил ещё в 1935 году мой наставник по жиз-ни, старый портной, Войнов Пётр Михайлович: «Фундамент, дома, возведённый ненавидящими людьми, и сооружённый на песке, который полили для связки кровью безвинных жертв, рано или поздно, всё равно рассыплется».
Федор, не перебивая, внимательно слушал.
- Вот, к примеру, национал социалистическое государство Германии, - было построено на расовой ненависти к людям. Как только не смогли больше поли-вать свой фундамент кровью невинных людей, так сразу и рассыпались. Интер-национал социалистическое государство Советского Союза построено, как я уже говорил, на имущественной, классовой ненависти. Как только перестанут поливать свой фундамент нашей русской кровью, так тоже рассыплются. Мой знакомый Пётр Михайлович Войнов даже конкретные даты назвал, так как был провидцем. После потери сознания в первой мировой войне от газов и контузии, он стал религиозным прорицателем. В него вселился особый дар. Но об этом потом расскажу.
Фёдор не выдержал:
- А как же предсказания??
- Да я в них не верю, - улыбнулся ветврач, - хотя вкратце скажу. Пётр Ми-хайлович говорил, что эта неправедная власть пропадёт лет через пятьдесят. А ещё через пятьдесят лет, Россия будет продолжать ненавидеть своих евро-пейских братьев, и будет дружить с Китаем. Потому Россия постепенно и вымрет. Дословно это говорилось Петром Михайловичем так: «Они (россия-не) будут думать, что погибель придёт от христианской Европы и Америки, а она явится от китайских басурман с Юго-востока. Придёт царь с женской ко-сой в нашу отчизну, и начнут пропадать русские люди, а затем и наше госу-дарство». Если это было сказано в 1935-м году, плюсуй два раза по пятьдесят лет, получим 2035 год. Так что наши дети доживут до краха советской власти, а внуки и правнуки до вымирания Руси.… Ха-ха-ха-ха, - рассмеялся ветврач, - поживем, увидим. Осталось немного. Если не вернёмся обратно к своим православным корням, то уж вымрем гораздо раньше предсказанного срока!
Жена ветврача рассердилась:
- Ну, хватит вам, всё о политике, да о политике. Сидите, радуетесь, что сейчас можно об этом говорить. Вот про Хрущёва сотни анекдотов рассказы-ваете. Если б это было при Сталине, то б давно уже не было вас. А за вами и нас бы давно расстреляли.
- Да, - подтвердил ветврач, - нас бы уже давно кокнули. Не любят комму-нисты думающих людей. Они теперь воспитывают нового человека: гомосо-ветикуса, а в английском переводе: зомби.
- Что это? - спросил Фёдор. Он никогда раньше не слышал этих слов.
- Тебе Фёдя и не нужно знать этих мудрёных «философских» слов. Не нужно тебе забивать свою голову разной чепухой, которую я говорю. Лучше что-нибудь расскажи теперь ты?
- Что тут рассказывать, – неторопливо ответил Фёдор, - был у меня друг, Саня Арефьев. Вместе с войны возвратились. Я сюда, он в Ростов. Устроился Саня на завод. Стал хорошим специалистом, мастером. Только старые дружки не простили ему это. Не простили того, что он стал честным человеком и не вернулся в их «малину». Зарезали его ночью финским ножом, когда он возвра-щался со второй смены. Осталась жена и сынишка, которому теперь десять лет, - у Фёдора изменился голос, в глазах появились слёзы. – Я помогаю им, чем могу. Пишу письма, иногда высылаю деньги. Когда бываю в Ростове, то заез-жаю к ним. Рассказываю сынишке, какой герой был его отец. Кстати его тоже Сашей зовут, и фамилия Арефьев, - Фёдор вытер глаза рукавом, потом улыб-нулся, - а вот Кольке Мещерякову повезло. Он сразу сообразил. Не стал идти в колхоз, а устроился в МТС. Раз не в колхозе, то выдали паспорт, и он по совету дяди перешёл работать на железную дорогу путевым обходчиком. Вначале до работы было далеко добираться, но потом дали ведомственное жильё, и теперь он уже бригадир путейцев. Детишек уже больше чем у меня. Вот и получается, в городах люди гибнут и вымирают, а в сёлах рождаются и процветают. Спасибо Хрущёву за то, что на селе теперь сытая, счастливая жизнь! А при Сталине на селе была сплошная голодуха, да людской мор.
- Да-а! – подтвердил Александр Павлович, - Хрущёв хороший человек. По-бедить «мёртвого» Сталина, и его живого слугу Берию, – это смелый поступок! А все эти маленковы, кагановичи, молотовы, ворошиловы, на проверку оказались трусливыми холуями. Отомстят они ещё Никите, и не один раз. Долго он не продержится. Ведь власть находится у сталинистов, и ещё долго они будут мучить русский народ. Эх, ещё бы вернул Хрущёв в полной мере русскому народу православную веру, да не догадается. Ведь он настоящий большевик, а все настоящие большевики весьма глупы, если не ху-же.
- А как же некоторые люди до сих пор Сталина любят? Вот и мой дружок Саня Арефьев, тоже его любил. Ведь именно Сталин разрешил нам в 1943 году вновь проводит православные обряды! А после войны ещё и цены снижал?!
- Федь, в современных учебниках советской истории про 1943 год пишут, как про год решительного перелома в Великой Отечественной войне. На самом деле перелом произошёл не в войне, а в русских душах, потому что коммунисты вновь разрешили проводить службы в наших храмах. Федя, это была вынужденная мера! Дело в том, что на оккупированных территориях немцы разрешили православным христианам проводить свои службы. Народ повалил в храмы видано невиданно! Ещё б немного времени, и русский люд на оккупированных территориях полностью отказался бы от коммунизма, и стал бы поддерживать национал социализм. Сталин перепугался, ведь он вообще был патогенным трусом. Если б узнал русский народ и на наших территориях, что немцы разрешили православие, кто б тогда грузина Сталина поддержал?! Потому и победили в войне, что Сталин, из трусости, вернули обратно православную веру. А то, что некоторые в Сталина влюблены, так это в основном, очень недалёкие, городские люди. Ведь городу платили зарплату за счёт бесплатного труда колхозников и заключённых в лагерях.… А насчёт снижения цен, так то, - тоже была вынужденная мера! Последние деньжонки у рабочих и крестьян конфисковали денежной реформой 1947 года. Покупать стало не на что. Хождение денег по стране прекратилось. Только что запушенные заводы, от безденежья, стали останавливаться. Потому Сталин был вынужден применить экономический закон Адама Смита. Если у населения нет денег, нужно снижать цены. По этой же причине и карточки быстро отменили. Вот за это, глупышки, до сих пор, экономические и политические просчеты Сталина, ставят ему в заслугу. Как только у населения немного стала появляться денежная масса, так снижение цен прекратилось. При плановом социализме, товаров всегда не хватает, а количество невостребованных денег, у населения, постепенно возрастает. Поэтому, чтоб восстановить паритет, жди теперь повышения цен, или новой конфискации денег, то есть денежной реформы. Не положено русскому человеку жить богато! Американцу, можно. Русскому, нельзя! У них - Смит, у нас - Маркс. Ха-ха-ха…
Незаметно подступили вечерние сумерки…. Фёдор смущенно попросил:
- Александр Павлович, мне пора домой. Жена Мария наверно уж заждалась. Проводи меня немножко по улице. Одному боязно идти…
Евдокия Фёдоровна, жена ветврача, сочувственно спросила:
- Федя, а как же ты ходишь один, когда темнеет на улице?
- Я, Фёдоровна, быстро - быстро перебегаю от столба к столбу. Обхвачу его руками, оглянусь по сторонам, никого нет, дальше бегу к следующему столбу. Опять обхвачу его руками, никто не гонится. Я к следующему столбу, вот так до дома и добираюсь.
- Эх, Федя, - произнесла Евдокия Фёдоровна, - жалко мне тебя. Это всё вой-на проклятая: - отняла у нас и молодость, и здоровье…
Вышли на улицу. Тёплый прекрасный вечер. Александр Павлович взял друга под руку.
- Пойдём Федь, немного провожу тебя.
Они, молча, шли. У каждого в голове были свои думы. Александр Павло-вич мысленно подшучивал над другом, а Фёдор наполнился спокойствием и благодарностью. Он понимал, что его нервная болезнь наверно никогда не пройдёт. Поэтому он постоянно нуждался в моральной поддержке окружающих людей.
- Александр Павлович, спасибо тебе! Дальше пойду один. Надо ж теперь и к мирной жизни привыкать. Только ты постой и покричи немного, как всегда. Я тебя буду слышать, и мне станет спокойней.
- Ладно, Федь, иди с богом. Буду покрикивать.
Федор, сутулясь и робко ступая, стал удаляться. Ощутив стопами ног, при-сутствие дороги, он выпрямился и смелее зашагал дальше.
Александр Павлович громко покашлял. Затем, ещё громче, спел два купле-та песни - Шумел камыш, со словами: «Одна возлюбленная пара, всю ночь гу-ляла до утра…». Потом на всю улицу стал кричать:
- Ого - го - го-о.… Ого – го – го! Федя, ого – го – го…
Фёдор быстро шёл домой. Всей спиной и напряжённым слухом он слышал и чувствовал присутствие друга. Ему вдруг так стало спокойно и мирно на душе что, замедлив шаг, он захотел постоянно находиться в этом, давно забытом, состоянии. Он вспомнил успокоительные слова Александра Павловича, и страх внезапно превратился в бальзам радости, который наполнил всё его сердце: «Нет теперь Федя ни Гитлера, ни Сталина! Никто нас теперь не убьёт, и без вины – не посадит! Будь Федя спокоен!».

Трудна дорога в Святую обитель. Многие упали на этом пути, не дожили. Многие опустились на колени, поклонились нерусскому антихристу. Живи Фе-дя достойно. Неси по жизни свой нелёгкий русский крест. Не кланяйся Совету нечестивых. Будь счастлив. Ведь за тобой, вся наша - Святая Русь!…

[Алексей А.]

Лето, вроде бы, приближается, ветер сменился на южный и захотелось мне поделиться с вами, друзья мои, воспоминаниями о моей молодости. Это стихотворение я написал, когда жил в Грузии и каждое лето бывал на море, на моём любимом Чёрном море, в Пицунде или в Гаграх.

Зелёные сосны, лазурное море.
Легко и свободно дыхание гор
Лицо обвевает. И, кажется, горы
Спускаются медленно сами к волне.

И чайки, как совести лёгкий укор,
Кричат над волной и несутся ко мне,
И я заслоняюсь от солнца рукой,
И медленно тянутся пальцы к виску.

Но только отхлынет волна от камней,
Твой крошечный шаг узнаю. По песку,
По кромке воды, по песчаной кайме
Подходишь и гладишь солёные плечи.

И капель солёных я чувствую вкус,
И сердцу становится легче и легче,
И снова себе я клянусь, что тоску,
Как злую собаку, как подлого вора,

От окон твоих отгоню, словно плетью,
Сплетением сказочных, дивных узоров.

И в том мне помощники шёлковый ветер,
Зелёные сосны, лазурное море.

Не судите строго, мне тогда было чуть больше двадцати лет. Как давно это было! А кажется - только вчера...

[Ur-kar]

Здравствуйте уважаемые любители и профессионалы виноградной лозы. Сегодня такой волшебный вечер и стихи льются как речка за косогором.Молчать не могу, а потому для вас мои новые стихи.
Волна на волну накатила
Жалейки услышав рассказ
Тут много хорошего было
Когда-то с тобою у нас

Игриво шумели ракиты
И запах пленил чабреца
Плетни повеликой обвиты
Как тропки любви без конца

И вовсе не ради наживы
Брели мы по пояс в росе
Волнующе плакали ивы
Ты помнишь любимая , все.

Опушка лесная и птицы
И гомон несущийся вдаль
И ты опуская ресницы
В душе не запрячешь печаль

Ах, тот несмолкаемый гомон
Звучит в моём всегда
Я счастьем по-прежнему полон
Как в те молодые года.