Re: Литературная страничка.
Добавлено: 30 июл 2016, 16:15
Акованцев Михаил
Окончание повести "Ручей времени", вторая часть, "Брошенная целина".
Краткий комментарий: "Начало разорения русских сёл, лучше чем Михаил Шолохов ещё никто не описал.
Его романы "Тихий Дон" и "Поднятая целина" подробно об этом рассказывают. Кто их читал, или видел художественные фильмы по этим произведениям, не мог не заметить Шолоховское междустрочие. Особенно интересен монолог, когда русский крестьянин Яков Лукич Островной разговаривает в лесу с дубом, который надо срубить для колхозных нужд. Помните, такой-же монолог был и у Льва Толстого в романе "Война и мир", разговор графа Андрея Болконского с дубом.
Это не простое совпадение, этим монологом Михаил Шолохов дал оценку будущему России.
Во всех странах, а в России особенно, прирост населения идёт только от села. Разори село, и будет демографическая катастрофа: не будет прироста населения, будет быстрое вымирание, и не будет страны. Почему Шолохов не продолжил своё повествование сельской жизни, почему не превратил свои два великих романа в трилогию?!
Ответ простой, то - что получилось в результате насильственного, безумного, колхозного эксперимента: сплошное спаивание сельского населения, - не вписывалось ни в какие человеческие рамки.
Просто Михаилу Шолохову было очень стыдно описывать то, что получилось.
(мы немного исправим пробел Михаила Шолохова, и его роман "Поднятая целина", завершим рассказом "Брошенная целина")
4.
Утром, около восьми часов, вокруг села, стала двигаться большая, странная процессия, состоящая из женщин разного возраста. Впереди всех, в чёрных одеждах шла старая женщина, держа дымящееся кадило, это была Матушка. Идущие за ней женщины, как на похоронах, тянули заунывное, церковное песнопение. Идя на третий круг, процессия повстречалась с пьяным колхозным сторожем. Он, видя молящихся женщин, и узнав Матушку, бухнулся перед ней на колени:
- Матушка, заступница, прости меня!
Матушка остановила процессию:
- Вставай дед Захар, Бог простит тебя!
- Прости Матушка, уже семой день хожу на работе под сильными парами, никак не могу остановиться. Стоит пройти мимо тока: наливают, мимо базов: наливают, а уж к амбару, который у магазина, лучше вовсе не показываться. Там не только бесплатно поят, но и бесплатно кормят. Только все и говорят, что комунизьм в нашем селе наступил. А мужики не нахвалятся председателем и бухгалтером, но особенное почтение нашему парторгу выражают. Говорят если бы не Лев Захарович, то и жизнь в колхозе не была бы такой счастливой, и ни когда бы, не знали люди настоящего комунизьма!
Матушка помолчала, потом взяла деда Захара под локоть:
- Вставай православный, Диавол напустил на наше село порчу. Но не пройдёт и три дня, как в селе настанет порядок. Не пройдёт и пятьдесят лет, как отлепится от нашего государства и этот комунизьм. Мы сейчас об этом и просим Бога!
Женщины зароптали:
- Матушка, не доживём мы до этого, не доживём!
- Ничего православные, ваши дети и внуки доживут. Пропадёт эта неправедная власть, как пропали Садом и Гоморра. Только трудно тогда будет вашим внукам, ой как трудно, спасутся только избранные Богом. Ибо говорится: “Много будет званных, да мало избранных!”
Прошло ещё три дня. Примерно в полдень, медленно продвигаясь по “главной” улице в сторону колхозной конторы, еле-еле плёлся, молодой и сильно пьяный, колхозный кузнец Василий. Он сегодня утром в своей кузне смастерил по “специальному” заказу четыре тяпки, из старых полотен косы. Благодарные хозяйки принесли ему за работу две бутылки самогона, головку лука, немного сала и пол буханки хлеба. На углях горна Василий напёк, до розовой корочки, нечищеной картошки и собрался поутренничать, но одному было скучновато, и он вышел из кузни наружу. Вокруг было необычно тихо, лишь от расположенных, в километре от кузни, колхозных ферм, шёл наводящий ужас не-то вой, не-то стон голодных коров. Это было уже не мычание, а именно ровный, громогласный стон. У тридцатилетнего кузнеца Васи, волосы зашевелились от испуга: “Да что они там все с ума, что ли посходили от бормотухи, коров не кормят и не доят, ведь это наши кормилицы!”
Он вспомнил как, будучи ещё маленьким ребёнком, очень любил молоко, которое с сознательного детства называл: моней. Как только вечером корову пригоняли с выпаса, маленький Вася хныкал: “Мама моню хочу, налей мони!” - Помнил, как потом их корову насильно увели в колхоз. Как мать схватилась за хвост кормилицы, упала, но не отпускала свою коровушку, ещё долго волочась за ней по грязи. Не прошло и два года как от отсутствия земли, коровы, другой отнятой живности, начался голод 1933-го года. Колхозы за работу ничего не выдавали, так как государство весь хлеб, выгребало под чистую. Отец в этот год, всю еду отдавая детям, сам умер от голода и непосильной колхозной работы.
Кузнец Вася, обескураженный и загипнотизированный громким плачем голодных коров, как столб врос в сырую землю. Руки его сильно дрожали, из широко открытых глаз, как в детстве, ручьём лились слёзы. Разум затуманился, и он ясно вдруг увидел, как семилетним голодным мальчонкой ползёт по вонючей коровьей жиже, которая стекала с задней стороны колхозной фермы в канаву. Там в заборе, окружавшего тыл фермы, была заветная дырочка, к которой нужно было тайно подползти и долго ждать, когда мать, работающая дояркой, незаметно сунет сквозь эту дырку кружку молока. Надо было залпом, очень быстро, выпить кружку, вернуть обратно матери, и так же незаметно, уползти назад. Недалеко от фермы, в канаве за кустами, его ожидала старшая восьмилетняя сестрёнка, которой приходилось, ползком по жидкому говну, проделывать тот же путь, который только что проделал он. Эти пол литра молока достававшиеся им не каждый день таким “трудом”, спасали их от голода. Только теперь Василий догадывался, что было бы с его матерью, если бы узнали о её “воровстве” колхозного молока. Впоследствии, будучи уже взрослым, его часто мучил один и тот же сон: как будто он бьёт своим кузнечным молотом по наковальне, а это вовсе и не наковальня, а смеющаяся усатая голова Сталина. Только после каждого удара с её рта течёт не кровь, а густое как сметана, белое молоко…
Василий машинально, как в детстве, стал вытирать ладонями свои локти, грудь, живот, от коровьего “дерьма”. Когда приступил к обтиранию колен, вдруг очнулся: “Да что это я, тоже с ума схожу?” - Он зло скривился, быстро вернулся в кузню, налил себе полный стакан самогона, выпил и, не ощущая боли, стал закусывать, обжигающей рот, печёной картошкой, по которой продолжали литься горькие на вкус, мужские слёзы. После выпитого стакана голова ещё больше просветлела и давно забытые события, хороводом вернулись хмурыми мыслями: “Осенью 34-го очевидно от колхозного молока, они с сестрёнкой заболели дизентерией. Он с трудом выздоровел, а сестрёнка умерла. Вася помнил, что спас его йод, по несколько капель с водой, даваемый матерью. В 1943 году при освобождении села от немцев, шальной снаряд попал прямо в их хату. Мать убило сразу, хата загорелась, соседи еле успели вытащить его из погреба, а так же вынести швейную машинку подольского завода, её, пробитый осколками, деревянный корпус до сих пор напоминает ему о прошедшей войне. Парнишку Васю, как сына “полка”, взял на обеспечение колхоз. Пришедший домой в конце 44-го года, после серьёзного ранения, председатель колхоза Иван Ильич, устроил его на курсы трактористов. Они сблизились как отец с сыном, и Вася, как родного отца, стал называть его Батей.
Кузнец хмельно улыбнулся и вспомнил, как после окончания курсов, председатель, подражая местному говору, устроил молодому Васе “экзамен”: “А ну-ка Васыль, расскаж нам как ты утром буш трактор заводиты?”
Вася, краснея, стал отвечать: “Подходю батько утром к трактору”.
- “Ну!?” - не выдержав, подбадривает председатель.
- “Начинаю за верёвку дёргаты пускач” - Вася, опять краснея, замолчал.
- “Ну, ну?” - нетерпеливо торопит председатель.
- “Вин гудэ, гудэ”, - Вася, озираясь, опять замолчал.
- “Ты шо Васыль, продолжай!”
- “Да стыдно батько.”
- “Тю балда, говорь дале.”
Вася, широко расставив руки, почему-то озираясь, и пятясь назад, продолжил: “Вин гудэ-гудэ, гудэ-гудэ.”
Выручил председатель: “Ну-ка бабы, заткнуть ухи!”
Женщины в это время находившиеся в конторе, “закрыли” ладонями уши. Вася осмелев:
- “Вин гудэ-гудэ, гудэ-гудэ, потом як пирданэ, - и завертухалось!”
- “Вот! Вот гарный (хороший) хлопец, вот гарный тракторист будэ!” - председатель, весело смеясь, похлопал Васю по плечу.
Работать Василий стал в МТС, хоть и недалеко от села, но неудобно. Как раз в это время серьёзно заболел старый колхозный кузнец, и председатель уговорил Василия перейти к ним в колхоз кузнецом. Васе понравилась новая работа, тем более он тут был хозяином, и не надо было кому-нибудь подчиняться. Старый кузнец, каждый день приходил в кузню, и посиживая у горна, вложил в Василия не только всю свою профессию, но и душу кузнеца. Бедный старик так и умер в своей кузнице, прямо у своего ученика на руках. Жизнь Василию досталась путём трудных испытаний, и он знал её цену. Поэтому он очень уважал всех, кто был старше его. Но, как не трудно догадаться, больше всех Вася любил и уважал председателя колхоза, своего Батю.
В помещение кузни заглянул ночной сторож дед Захар.
- О, дедуля, заходь! - кузнец Василий обрадовано кинулся к деду, посадил его рядом с собой за самодельный, деревянный столик. Дед, усаживаясь и кряхтя, подметил:
- Чего Василь у тебя глаза мокрые, ты плакал что ль?
Вася смущаясь и оправдываясь, прибавил:
- Да я дед Захар один очень смешной случай вспомнил, смеялся, вот и слезы выступили.
Дед с большим любопытством:
- А ну-ну Василь, расскаж?
- Да ну тебя дедуля, как я тебе расскажу, ты ведь трезвый, не поймёшь!
Дед Захар покосился на бутылки с самогоном, вспомнил, что обещал Матушке больше не пить, и обратился к кузнецу:
- Василь, не бери грех на душу, рассказывай, я люблю слухать смешные истории.
- Ну уж нет дедуля, не проведёшь, только через стаканчик самогона, а то зачем мне для тебя язык свой чесать
Дед, секунду поразмыслив, снял свой картуз, три раза перекрестился:
- Прости нас Боже русских людей! Эх, не первая эта рюмашка, дай Бог, чтоб и не последняя была! - взял полный стакан самогона и залпом выпил.
- Вот это по-русски, - обрадовался Василий, и как за невестой, стал ухаживать за дедом, поднося ему, то лук, то сало, то ещё тёплую, очищенную картошку.
- Ты Василь не юли, а рассказывай свой случай! - кривясь и прожёвывая злой, деревенский лук прошамкал гость.
- Ладно, дед Захар, расскажу тебе один весёлый случай из моей невесёлой жизни, только ты никому больше не рассказывай, а то засмеют.
- Да что ты Вася, Бог с тобой, разве ж я кому-нибудь расскажу, да может разве что пару разиков своей старухи, а больше никому, вот те крест, - дед ещё раз перекрестился.
Отступать было некуда, и Василию пришлось рассказать свой “секретный” случай:
- Ты помнишь, дед Захар, что жениться мне помог наш Батя, голова нашего колхозу. Так вот, девок я боялся как огня, они заразы всегда на меня заглядывались и подшучивали надо мной. А тут однажды приходит Батька и говорит, что жениться мне пора, и что хорошую и честную невесту мне подыскал. Ну, раз Батька сказал, нужно исполнять. Засватали. Потом Батя на свадьбе, как ты помнишь, взамест отца и матери мне был. Всё хорошо, только встречает меня через два дня наш Батя и спрашивает: “Ну как Василь, гарную дивчину я тебе подобрал аль нет?” - Я мнусь и говорю: “Да вроде гарная Батя”, - а он: “Не понял Василь!” - И тут выясняется, что я ни девок, ни баб голых никогда не видел, и тем более, ничего с ними делать не умею. “Тю дурэнь”, - говорит мне Батька, - “это же так просто, кладёшь бабу на спину, заголяешь ей спереди рубаху, отмеряешь вниз от пупа четверть, и туда…, поняв?” - Прихожу я домой, раскладываю свою Дашутку по схеме, как рассказал наш голова, задираю её рубаху по самы сиськи, отмеряю от пупа целу четверть, а рука у меня большая, недаром кузнецом работаю. Она мне: “Василёчек, не туда, не туда, - выше, выше!” - А я ей: “Да ты шо, более знаешь, чем наш голова колхозу?”
Дед, по причине опьянения, ничего уже не понял. Но для приличия захихикал. Потом замолчал, и с нескрываемой завистью произнёс:
- Ох, и умная жинка тебе досталась, это же надо догадаться в перву брачну ночь, что не туда. Другое дело моя дура-баба, совсем дура. Помню по далёкой молодости в мою перву брачну ночь, так же как и ты, разложил её на спину. Так она меня по глупости спрашивает: “Ну что Захарушка, попал ты, али нет?”. А я ей: “Да! - Уже давно!”. А она мене: “Ах! Паразит ты акаянный, мог бы сразу сказать, что сделал меня бабой, а то я и не почуйствовала!”. Одним словом, - дура баба! Совсем без понятия!
Тут уже, не выдержав, рассмеялся кузнец. Дед, опять не понимая, закивал:
- Да-да, очень смешную историю ты мне поведал. Я её обязательно своей старухи расскажу, и хоть соседки каждый день к ней на посиделки приходят, я прикажу, чтоб им не разбазарила, она мене слухае!
Василий подметил, что, продолжая хвалить его жену, дед посматривает на недопитые бутылки…
Сидели они не так долго, но за это время успели допить весь самогон, поесть всю закуску, поругать Сталина за довоенный голод, Гитлера за прошлую войну, Хрущёва за то, что снял Маленкова. На этом, обнявшись, они пошли всяк по своим делам.
Как мы помним, всё это было до обеда, а сейчас Василий сильно пошатываясь, продолжал медленно передвигаться в сторону колхозной конторы. Он хотел найти там Батю и высказать ему бранное слово, за брошенных, некормленых и не доеных колхозных коров. Зайдя в контору, он не обнаружил там ни одной живой души. Лишь очень противно и непрерывно звонил конторский телефон. Василий подошёл, присел на стул, и лишь потом поднял трубку. На другом конце провода взволнованный голос телефонистки настойчиво вопрошал:
- Ало, это колхоз Восход коммунизма?
Василий, приняв серьёзный вид, заплетающимся голосом проговорил:
- Да, точно так!
Телефонистка обиженно:
- Целый день вам пытаюсь дозвониться по заданию райкома партии, вы там все повымирали что ли?
Василий, сильно икнув в трубку, возразил:
- Да нет барышня, мы как раз в нашем колхозе все на месте. Коровы доятся, хлеб сушится, колбаса коптится, кузница куётся!
- Какая колбаса, какая кузнеца? Я соединяю, - вы сейчас будете говорить с самим секретарём райкома!
В трубке что-то негромко щёлкнуло, замолчало, потом раздражённый голос нервно спросил:
- Это колхоз Восход коммунизма?
Василий, как в армии, вытянулся по струнке, стукнулся при этом локтем о край стола, и чуть не упав со стула, громко доложил:
- Так точно!
На другом конце провода, как будто прорвало Днепрогесовскую плотину, кто-то, громогласно выругавшись, закричал:
- Какого чёрта вы там все делаете? Третий день не могу к вам дозвониться! Всех поснимаю с должностей, к чёртовой матери! Где ваш херов председатель?! Почему уже неделю не даёте в район сводок по молоку?
Василия, как будто огромным, кузнечным молотом вдарили по голове. Сильно побагровев, а потом, резко посинев, он всё ж удержался на стуле. Не будь он кузнецом, а просто крепким парнем, душа бы покинула его тело, в сей момент. Но он выдержал, кровь вновь хлынула в его глаза: “Батьку нашего обижать?!”, - прошипел он в трубку. Потом громко и резко спросил:
- Кто звонит?
- Секретарь райкома! Мать твою, «так»…
- Послушай ты, гад райкома! “Бери” свою маму сам!!! А наших не трогай! Знаешь ты кто, ты боров вонючий! Нарастил там у себя в кабинете жирное пузо, нашу моню попиваешь, чтоб ты обосрался кобель поганый! Ишь, нашей мони захотел, сучья морда! Да я ради мони на пузе по коровьему говну ползал, а тебе даром отдай?! Батьку нашего обижать? Да только заявись в наш колхоз, мы тебя мигом всем селом голой жопой на кол посадим!
- Ало, ало, это кто???
- Дед Пихто! Козёл! - Василий зло бросил трубку. Он бледным вышел на порог конторы, руки его зло дрожали, пальцы от сжатия посинели. Вокруг не было ни души, как будто действительно все повымирали. Лишь вдалеке, где находился магазин, слышались не-то крики, не-то песни пьяных людей. А в дорожной пыли, напротив конторы, дружно купались весёлые воробьи.
Кузнец решил не сразу идти домой. Он зашёл в палисадник старого дома, расположенного рядом с конторой, где жил его друг. Прилёг на лавочку и стал ждать, когда хмель покинет его тело. Так он делал частенько, и потому странного в этом никто не видел. Василий любил свою жену, и не хотел её огорчать своим пьяным видом.
Прошло около часа, лёжа не лавочке, он почувствовал сладкое приближении дневного сна. Василий перевернулся на другой бок, закрыл глаза и хотел немного прикорнуть, как ясно услышал необычный для него, чужеродный звук мотора.
- “Это не наша техника”, - подумал он.
Действительно, звуки всех действующих в колхозе моторов Вася знал наизусть, так как обладал прекрасным, природным слухом. Негромкий, монотонный звук, приближался. Небольшое любопытство и легкое беспокойство нарастало в его груди. Он перевернулся обратно, и открыл глаза.
К конторе на всех парах подкатил милицейский газик. По причине жаркого дня, его брезентовый верх отсутствовал. Сержант, который сидел за рулём, моментально забежал в контору, за ним незамедлительно, чином повыше, последовал другой страж порядка. Худощавый мужчина, сидевший сзади, в галстуке и очах на горбатом носу, вылез последним, и уже медленно последовал за ними. Это был сам глава района, секретарь райкома коммунистической партии.
- Товарищ секретарь, - произнёс вышедший офицер милиции, - в конторе никого нет!
Это был начальник отдела внутренних дел района.
- Негодяи, мерзавцы, всех пересажаю! Демократию развели! При Сталине пол села бы к корякам на Камчатку выслал. А теперь этот Никитка дурак, Берию расстрелял. Кто теперь порядок в стране наводить будет?! – Секретарь, не находя себе места, рвал “одежду”, и метал “молнии”.
- Товарищ секретарь, нужно опросить людей, может кто-то видел, того, кто заходил в контору и говорил с вами по телефону! - продолжал выдавать свои умные советы начальник милиции.
- Да тут пока мы ехали по селу, не только люди разбежались, но и воробьи под крыши попрятались! - раздосадовано произнёс секретарь, у которого от злости дрожали губы и дёргались на носу круглые очки, обнажая карие, округлые глаза. Кузнец Вася от волнения растворился в воздухе и превратился в слух. Секретарь райкома нервно покрутил несколько раз своей головой по сторонам, потом, подойдя к машине, приказал:
- Садитесь товарищи, поездим по селу, поищем этого урода, председателя колхоза, а так же нашего парторга-алкаша, Льва Зусевича, - сели в Газик, поехали…
После смерти Сталина по всей сельской местности России, а в колхозе «Восход коммунизма» особенно, выработалась “практико-философская” привычка. До людей наконец-то дошло, благодаря политинформаторам, что все богатства советской родины принадлежат не государству, а народу. Поэтому, как только проходила уборочная страда и перед тем как засыпать урожай в закрома Родины, колхозники с тока: мешками, оклунками и вёдрами, тянули в собственные амбары: пшеницу, овёс, ячмень и т. п…. Если в других сёлах это делали ночью (трудоночь), то в колхозе «Восход коммунизма» – прямо днём. Затем свою “добычу” тщательно прикрывали, от чужого глаза, сеном или соломой. Чтобы никто посторонний не мешал данному мероприятию, за околицу села посылали мальчишек, которые, заметя посторонних заезжающих с проверкой официальных лиц, тут же пересвистывались особым свистом, что означало: атас. Поэтому, хоть в колхозе Восход коммунизма и отсутствовали современные средства связи, но вначале по мальчишечьему, а потом по бабскому “телефону”, всё село было оповещено о приезде в село милицейского начальства. Улицы опустели, а окна, двери, калитки и ворота, были заглушены: ставнями, щеколдами, заглушками, засовами.
Изрядно поездив по пустым улицам и не встретив на своём пути даже бродячей собаки, машина “растерянно” остановилась.
- Что за чёрт, что за наваждение! - возмущался, глава района, секретарь районного комитета коммунистической партии. - Где люди, где начальство, черт побери! Даже собаки не лают!
- Товарищ председатель, - вкрадчиво произнёс «милицействующий» начальник, - давайте по селу медленно пройдёмся пешочком, а сержант за нами, на большом расстоянии, потихонечку поедет. Глядишь, кого-нибудь и выловим.
- А что, неплохая идея! - поддержал его секретарь райкома. - Ну попадись мне хоть один колхозничек, втроём расквасим ему морду, - у секретаря от злости сильно чесались кулаки, и он готов был применить их даже против своих верноподданных, сопровождающих лиц.
Начальник милиции снял свою фуражку с кокардой, отдал сержанту, и они вдвоём медленно пошли, прислушиваясь к необычной, сельской тишине. Прошло десять минут, как вдруг на соседней улице они чётко услышали громкие песни, распеваемые какими-то странными, мужскими голосами.
Тем временем по очередной улице села, ничего не подозревая, и уже ничего не соображая, друг за другом плелась, известная нам, дружная троица. Впереди всех, сильно шатаясь, перемещался, председатель колхоза «Восход коммунизма», Иван Ильич. За ним, часто потрясывая курчавой головой, медленно волочился, партийный организатор колхоза «Восход коммунизма», Лев Зусевич. Замыкал шатающуюся цепочку, уже совсем ничего не видящий, главный бухгалтер колхоза «Восход коммунизма», Евлампий Николаевич. Они уже больше недели, с утра каждого дня, дисциплинированно исполняли задание коммунистической партии по ликвидации самогоноварения на селе!
Колхозный “вожак стаи”, возглавляя процессию, не только “перемещался” по улице, но и безуспешно пытался приплясывать под исполняемую им песню:
“Настали дни весёлые
Гулял я молодец…”
Забыв окончание куплета, он остановился, глядя на парторга. Лев Захарович хоть и не знал слов песни, но имел если не талант, то большую способность говорить в рифму, моментально сочиняя поэтические предложения:
“Но вот попалась барышня
И мне пришёл конец”,
- поддержал он председателя.
Председатель, глядя на парторга:
“Проходят дни весёлые
Расстались мы с тобой…”
Парторг протяжно, с чувством:
“И вот как конь без упряжи,
Гуляю сам собой!”
Они крепко обнялись, поцеловались. Председатель прослезился:
- Лёва, я люблю тебя как самого родного, на всей русской земле, человека. Пусть брешут, что ты итальянский еврей, а ты самый русский изо всех русских людей на свете. Ты знаешь, кажется, Сталин сказал: “Ты Лёва, самый человечный человек на земле!”
- Нет, Ильич, мне Сталин теперь не авторитет, Никита Сергеевич сейчас мой кумир! - продолжая трясти шевелюрой, настоятельно возразил парторг.
- Какая разница Лёва: Сталин - Хрущёв, я тебя люблю больше чем родного брата, вот и всё!”
Они опять обнялись. Стоявший рядом с ними главбух, совсем потерял чувство времени и пространства. Он с широко открытыми глазами, постоянно пытался что-то выкрикнуть, и уже заговариваясь, плёл какую-то малопонятную речь. Но вот у него, наконец, получилось, и тонкий, визжащий голос громко прорезал всеобщую тишину:
- Признавайся! Кто самогон гонит?! Хороший пьём, плохой выливаем! - выкрикнул он заученную фразу.
Парторг с председателем переглянулись, напрягши память, вспомнили, что здесь на улице они собрались не для объяснения в любви, а по задания райкома партии. Они с серьёзным видом посмотрели вокруг, и вдруг увидели двух мужчин идущих прямо на них.
- Смотри Лёва, почему эти чужие мужики ходят пьяными, без нашего разрешения, по нашему селу? - тыча пальцем на “незнакомцев” процедил председатель.
- Смотри Ильич, а за ними и пьяный шофёр едет! - удивлённо подметил парторг.
Председатель:
- Вот люди а? Уже днём, пьяные, по нашему колхозу бродят!
- Да-а Иван Ильич! Разболтались люди в конец! Нам теперь придётся месяцами самогоноварение искоренять! - подтвердил парторг.
- Эй вы!! Почему пьяные, и без нашего разрешения шатаетесь по селу? Вы что не слышали постановления нашей партии, и правительства, о запрете пьянства?! Мы сейчас вас арестуем…, - председатель шагнул в сторону чужаков, сильно пошатнулся, но удержался, благодаря вытянутой руке парторга.
Председатель, хотел было опять шагнуть в сторону “пьяниц”, но его уже крепко держала рука любимого соратника. “Пошатываясь”, подошли “чужаки”:
- Эк стыдоба на наши советские головы, - поправляя галстук и очки, произнёс до боли знакомый, но пока не узнанный человек. Колхозный парторг, вдруг сильно испугался, голос его задрожал:
- Товарищ секретарь?! Мы сердечно рады вас…
- Что! Узнали проходимцы проклятые своё начальство?! - закричал от негодования секретарь райкома. - Что вы тут делаете, троцкисты поганые?! Замышляете свергнуть советскую власть? Да я вас сейчас же в вытрезвитель, а потом в тюрьму!
Парторг блымкая опухшими, непонимающими глазами и растягивая слова пьяными губами, оправдательно произнёс:
- Мы, - мы выполняем задание партии: хороший самогон пьём, а плохой выливаем! Ой, ой, то есть плохой пьём, хороший выливаем. Нет, не то! Всё вливаем! Нет, нет, то есть выливаем! Да-да, - выливаем! Пря-мо на зем-лю!
- Так сержант, грузи этих “землян” “прямо” за заднее сидение. Ну и стыдоба, не дай бог, в области прознают, засмеют. А ещё с должности могут попереть! Вот мерзавцы, вот козлы, это ж надо как подвели меня под монастырь, и нашу партию опозорили! Никакой враг народа за годы советской власти такого вредительстве не делал, как устроили эти местные алкаши - оппортунисты.
Милицейский “чёрный воронок”, за годы хрущёвского либерализма, превратившись в милицейский “козёл”, нёсся по полям юга России, прямо в свой районный центр. Рядом с шофёром, теперь сидел глава района. Сзади находился начальник милиции, который “успокаивал” веселящихся пассажиров. Они вначале сникли, но как только Газик выехал из села и поехал по сельской дороге - проходящей по скошенному, пшеничному полю, русская гордость взяла верх. Председатель, указывая пальцем пьяной руки, громогласно заявил:
- Это наша целина!
Парторг, как руководство к действию, звучно запел, а друзья весело подтянули:
“Едут новосёлы по земле целинной,
Песня молодая далеко летит…”.
Начальник милиции после неоднократных попыток вмешаться, плюнул, и махнул рукой. Всё оставшееся небольшое расстояние, которое им предстояло проехать, они продолжали горланить одну и туже песню. Жители райцентра с любопытством наблюдали, как по улице посёлка, в направлении центра, необычно быстро неслась милицейская машина, сзади которой сидели махающие руками люди, выкрикивающие модную целинную песню:
“Вьётся дорога длинная,
Здравствуй земля целинная,
Здравствуй простор широкий,
Весну и молодость встречай свою!”
Председатель райкома, стыдясь людей, зло шипел: “Ну троцкисты, ну оппортунисты, покажу я вам “простор широкий!”, вот только доедем…
На второй день, после “убытия” начальства, жизнь колхоза «Восход коммунизма» постепенно вошла в норму. Одни селяне, увидев красные фуражки районных властей, вдруг вспомнили сталинских, ночных опричников 1933, 1937-х годов, другие послушались Матушку, которая через женщин, стала восстанавливать духовную, жизнь села. Так что и те и другие селяне, вышли утром на работу. Коров стали кормить и доить, постепенно заработали молочный и колбасный цеха. Уборщица баба Марфа вернулась в контору. Ночной сторож дед Захар и кузнец Вася перестали пить. Только вот теперь, почему-то, изменив своим старинным традициям, селяне на ночь, а некоторые даже днём, стали запирать двери своих изб.
Так же, радуясь лету, ватаги сельских мальчишек и девчонок продолжали бегать по школьному двору и колхозному полю. Одни из них проводили целый день, купаясь в местной речушке, другие, ловя рыбу в колхозном пруду, третьи, уединяясь в прохладе заполняемого сеновала и вдыхая запах свежего сена, читали только что привезённый в сельскую библиотеку юношеский роман: “Васёк Трубачёв и его товарищи”. Двое шестилетних ребятишек, под кустом малины, разбудили мирно спавшего на пригретой солнцем траве, колючего ёжика. Ёжик сладко потянулся, недовольно посмотрел на ребят, залез подальше в малинник и там свернулся клубочком. Удивлённые ребята никогда не видевшие ёжика в недоумении открыли рты. Они гадали: “Что за зверь поселился в малине?”. Долго думая, они решили позвать своего семилетнего, авторитетного друга: “Позовём Митрошку, он умный, два раза в районе на базаре был, а осенью пойдёт в первый класс, вот он уж, всё знает!”. “Авторитетный” Митрошка долго рассматривал ёжика, тыча его длинной палочкой. Ёжик громко сопел, пыхтел, и подпрыгивал, пытаясь уколоть обидчика. Митрошка долго смотрел, и чтоб не ударить лицом в “грязь”, задумчиво молвил:
- Так робята, - это или старый заяц, или молодой волк!!!
Удивлённые дети ещё больше открыли рты, и чтоб не злить зверя, потихоньку, на цыпочках, мирно удалились…
Прошло три недели, Александр Павлович по рабочей необходимости, опять очутился в знакомом нам колхозе. Зайдя в контору, сразу обратил внимание на хмурые лица своих друзей. Он как обычно, с шуткой:
- Что же вы тут натворили греховодники? У нас в сельхоз отделе райкома, уже неделю все сотрудники стонут от смеха. Стоит только войти главе, как они замолкают, имитируя серьёзный вид. Расскажите, вместе посмеёмся.
Главбух, своим пшеничным, тонким и смешным, обиженно звонким голоском, громко ответил:
- Это дело прошлое!..
- Иван Ильич, а ты чего такой серьёзный?
- Эх, Павлович, нам теперь не до шуток! Нас всех поснимали с должностей, и мы теперь только исполняющие обязанности, то есть - И.А.
- Не И. А., а И. О, - подправил Александр Павлович.
- Именно И. А., - возразил председатель. - И теперь, как тогда по-поросячьи визжали, придётся кричать по ослиному: “Иа, иа, иа!”.
- Не горюйте! - засмеялся ветврач. - Дадут вам каждому по выговору, на том дело и кончится.
- Парторг серьёзно:
- Да нам уже каждому вкатили строгача, с занесением в личное дело!
- Ну вот, а чего ж вы так волнуетесь? - нарочито удивился Александр Павлович, - куда ваша партия без вас, верных соратников, денется. Не попьётесь с месячишко, и вас в должностях восстановят. Поймите сегодняшнюю, политическую обстановку! Главе района, вашему секретарю райкома, кроме вас и опереться не на кого! Не НКВД как раньше, а вы партийцы теперь соль советской земли. Это я, как говорится: с боку припёку, к вашему партийному авторитету подмазался. Это у меня зыбкое положение, а вас Хрущёв в беде не оставит! Дай бог ему здоровья, чтоб правил долго, а то придёт, такой же “заумный” как Сталин, и вспомнят вам прежние грешки.
После такой логичной речи друзья ветврача, как мёда напились. Лица их посветлели, а в глазах засверкали благодарные огоньки.
- Эх, сейчас бы по рюмашке, чтоб всё образумилось, - высказал заветную мечту И. О. парторга, - да где ж теперь возьмёшь?!
Потом, что-то вспомнив, сразу осёкся:
- Ой, ребята, да нам ведь теперь нельзя! Эх, сколько нам бедным русским людям разных глупых ограничений терпеть приходится!
Александр Павлович, успокоительно сказал:
- Ну что ты Лев так переживаешь за русских, ну немного мы бездарные, безответственные. Давайте лучше, для разрядки, расскажу вам еврейский анекдот про нашу беспечность.
Как бы слушая, все замолчали. Ветврач улыбнулся и стал рассказывать:
- Посылает Абрам Сару в магазин и говорит: “ Сара, газеты пишут, что в мире сложная политическая обстановка, скоро опять может начаться война. Купи, про запас: соли, муки, пшёнки и т. п.”. Пошла Сара в магазин, а по дороге встретила русскую подругу. Та спрашивает: “Куда идёшь?”. – “Мой Абрам читает газеты, говорит, что война может скоро опять начаться, вот и послал меня закупить продукты на чёрный день”. Русская подруга скептически возразила: “Да разве ж можно сейчас верить советским газетам? Они ведь все врут! Пойдём лучше на эти деньги по бутылочке наливки купим и у меня посидим”. Так и сделали. Возвращается Сара домой, Абрам спрашивает: “Ну что, закупила продукты?”. – “Нет, не стала покупать, так как моя русская подруга сказала, что газеты всё врут, никакой войны не будет!”. Абрам, с большим негодованием, картавя: “Что русские, что русские! Им просто, - очень просто! Взял ружьё и пошёл на войну! А нам сложно, - нам жить надо!”
Был ли этот анекдот к месту или нет, только друзья лишь слегка улыбнулись. Тогда Александр Павлович рассказал ещё пару свежих анекдотов, привезённых с района. Так как они были смешны, и рассказывали о новых приключениях Никиты Сергеевича Хрущёва, все засмеялись. Стали прощаться, Лев Захарович долго тряс руку Александру Павловичу, потом, вспомнив анекдот, пошутил:
- Тебе Павлович легче, чем нам: взял ружьё и пошёл на войну, а меня теперь не только в самый захудалый колхоз парторгом не пошлют, но даже не пошлют в государство Израиль, на должность шпиона или диверсанта!
Прошло ещё три недели, Александр Павлович продолжал “расслабляться”, по этой же причине утром сильно тошнило, и кружилась голова, так что даже иногда приходилось не выходить на работу. В начале октября его вызвали в райком партии. Секретарь райкома, поправив очки, мрачно произнёс:
- Товарищ ветврач, вы не оправдали наше доверие к вам. Разъезжаете по колхозам, пьянствуете, рассказываете политические анекдоты про нашего дорогого, и верного ленинца Никиту Сергеевича. В наказание, мы снимаем вас с должности глав ветврача! Если желаете, то переведём вас простым ветврачом на станцию Мальчевская. Секретарь райкома помолчал, и неофициально произнёс:
- Не смог я вас перевоспитать в духе нашей коммунистической партии, моя ошибка. Но хочу дать вам дружеский совет. Александр Павлович, бросьте пить, а то нигде не удержитесь. Я ваши грешки больше покрывать не буду!
Ветврач вышел на улицу: “Ну что ж, теперь подальше от начальства, может оно и к лучшему. Придётся “поклониться” в ножки главному районному антихристу, и может быть на станции Мальчевская будет лучше? Жаль покидать эти места, ведь по легенде мои далёкие предки относятся к роду Чертковых-Парфёновых построивших этот посёлок”.
Ноги понесли его прочь от райкома, от неприятного разговора, от неопределённого будущего. Он не заметил, как снова очутился на перроне вокзала станции Чертково, напротив дверей пристанционного буфета. Навстречу ему, чуть не бегом, уже спешил его друг, начальник вокзала:
- Александр Павлович, ты слышал, наши вчера запустили первый, искусственный спутник земли! Теперь мы обгоним американцев! Знай наших русских людей, пусть теперь эти янки не зазнаются!
На путях, у перрона, стоял и пыхтел товарный поезд. Из кабинки паровоза выглядывал молодой, весёлый машинист. На перроне стоял цыган, который приставал к смотрящему из окошка машинисту:
- Товарищ начальник паровоза, довези меня до следующей станции.
- Нет, не положено!
- Товарищ начальник паровоза, ты такой умный, знаешь каждый винтик, каждую гаечку, это ж надо быть таким умным, чтоб управлять такой сложной машиной! Возьми меня до другой станции?!
- Нет, не положено! - словно заученную фразу, повторил машинист.
Цыган изменился в лице, и уже не ласково, а грубо:
- Вот дурак! Залез в грязную бочку, да ещё и хвастает!
Невозмутимый машинист улыбнулся, показал цыгану язык, дёрнул за металлическую проволоку, паровоз засвистел, окутал цыгана горячим паром, и медленно пыхтя, стал удаляться, растворяясь в голубой дымке белого облака. В конце последнего вагона, в открытом тамбуре на скамеечке, сидел скучающий охранник товарного состава. Цыган выругался, замахал в след уходящему составу кулаком, сорвал с себя шапку, схватил её зубами и что есть силы стал мотать чёрной головой из стороны в сторону, дразня охранника, и давая понять: “Болтает тебя дурак в последнем тамбуре как мою шапку, ну и “блатную” работёнку ты себе подыскал!
Охранник в ответ улыбнулся и закивал цыгану, подтверждая его намёки. Видя, что ни машинист, ни охранник состава не прореагировали на его подковырки, цыган отвернулся, и медленно ушёл. Александр Павлович продолжал молча стоять на перроне. Вспомнил парторга Льва Зусевича, потом произведения Ильфа и Петрова. “Эх, еврея Льва Захаровича даже, на должность шпиона, в Израиль не пошлют, а меня теперь и в управдомы не назначат!”. Потом улыбнулся и, как ушедшему времени, помахал уходящему паровозу своей усталой рукой.
Заканчивался 1957 год…..
- они искренние,заимствований нет и многое из них проясняется о нелегкой судьбе поэта 
